Мудрейший повернул голову к Гавомуру (крайняя редкость!), оставив, впрочем, просветлённый взор свой в энергетически активных сферах и довольно длинно выразил свою мысль:

– Фаза равнодействия настаёт. Будущее неопределённо.

Это означало, что Мудрейший не берётся прогнозировать результат действия гравитационных сил, и Зерон может как расстаться с Бледнягой в предельной точке удаления от неё, так и, «зависнув» на какое-то время в неподвижности, двинуться далее по орбите на очередной виток вокруг планеты, ставшей для Гавомура излюбленной точкой медитативного сосредоточения.

– Ну что ж, – несколько поспешно отреагировал котопёс. – Такова вездесущность. Любая пульсация не вечна.

Он оторвал заворожённый взгляд от Бледняги и неуютно поёжился. «Ну и дует же здесь. И вообще. Холодно.» – Проскочило по периферии мозга.

– Да, дубак! – согласился Мудрейший и степенно вернул голову в исходное положение.

Гавомур вспомнил про запасы внутрижгучего в одном из контейнеров с едомой жуей, представил, как всё его тело согревается после путешествия на Вышайшую и, послав Мудрейшему эмоциональную волну («До скорого, однако!»), стал – сначала мысленно, а затем и физически – готовиться к спуску. Котопёс потянулся, встряхнул головой, размял лапы, потряся каждой из пяти, и приступил непосредственно к процессу.

Поскольку история развития мутаций организмов на Зероне была для всех покрыта мраком неведения и к тому же безразличия, никто не задумывался, откуда берутся те или иные формы их существования. В конце концов, Гавомур просто перестал обращать внимание на то или иное новое био-явление – хвостатое, кривохребетное, большеухое или лупоглазое. Но он почему-то хорошо запомнил эмоцию, пронзившую всю его духовно-телесную сущность, когда он впервые увидел Безмолвную. Казалось, светом и теплом наполнилось всё внутри. Она чем-то напоминала самого котопса (и ещё чуть-чуть, пожалуй, Новолуна, когда тот бывал волколисом), только была несколько поменьше, передвигалась слегка покачиваясь и временами поправляя длинную волосяную чёлку на голове. Появлялась так же незаметно, как потом исчезала, вслух говорила даже реже, чем сам Мудрейший. Это стало для Гавомура определяющим в плане решимости на более близкое знакомство, в предвкушение которого он даже непроизвольно довольно урчал.

В разговоре о ней Мудрейший припомнил редко употребляемые слова, мало что значащие для Гавомура: «грация», «совершенство», «сногсшибательная цыпа». Впрочем, звучало это недурно, а так как Мудрейший слышал их от почитаемого дядюшки, а тот от своего пра-пра-пра-дедушки, который «понимал в таковых делах толк» (разумеется, в свою эпоху), то помимо прочего было приятно, что такие обращения несут ещё и колониально-историческую ценность.

Глядя на Гавомура, Безмолвная увеличивала в размерах глаза, слегка поводила ушами и произносила: «Пуша Гавомурша хороший…» Тоже странные звуки. Но сумасшедше приятные. Откуда и в каких генных глубинах Безмолвной они рождались было, разумеется, не важно. Гавомур мурлыкал и весь таял под тёплой ласковой лапой, гладящей голову и спину. А вот на Новолуна Безмолвная не реагировала. Изредка посмотрит жалостливо, с выражением: «Обратимушка. Недоума.» Покачает головой, от чего длинная шерсть волнами пойдёт. И всё. Впрочем, Новолун подобную эмоциональную волну не улавливал. Поэтому не обижался. А заслышав знакомый скрежет, сразу убегал под умильную улыбку Безмолвной. И не надоест же ему смотреть это Дурацкое колесо!

По предположению Мудрейшего, Дурацкое колесо было частью одного из уцелевших механизмов корабля. Ресурс его, по-видимому, стремился к бесконечности и не было никаких оснований предполагать, что колесо когда-то в обозримом будущем остановится. Механизм обкатывал астероид, до блеска отполировав колею по ходу своего движения, появляясь и исчезая в определённых его точках с исключительной точностью. Сижучи-Цын рассказывал, что инженер-механик экспедиции проводил на борту какие-то испытания не то «вечного двигателя», не то «двигателя в вечность» – Мудрейший не мог вразумительно объяснить, так как ему самому в далёком прошлом об этом поведал мутировавший внук того механика, лишь изредка приходящий в более или менее адекватное для беседы состояние, и, следовательно, все подробности тех экспериментов навсегда канули в безвестность.

Зато результат – этапный или окончательный – был на лицо. Гул и скрежет механизма периодически будил, раздражал, вызывал ругань, нервировал, бесил обладающих слухом существ Зерона. Как говорится, спасибо праотцам!

Однажды котопёс в одной из бесед с Мудрейшим неосторожно спросил – не остановить ли, в конце концов, всем надоевший и терзающий слух механизм тем или иным способом – физически, или не выходя из запредельных высших сфер, по усмотрению самого Сижучи-Цына, на что Мудрейший отреагировал одним только словом:

– Зачем?

И Гавомур всё понял. Во-первых, кто как бы не относился к Дурацкому колесу, оно уже стало неотъемлимой частью всего уклада жизни жителей Зерона. А во-вторых, как предполагал котопёс, Мудрейший вёл какой-то дополнительный, одному ему известный временной отсчёт, чему движение колеса служило неким отправным моментом.

Действительно, сорвись Зерон с орбиты Бледняги и к потерянности пространственной может добавиться ещё одна – временная. Сижучи-Цын решил избежать этого переключив свои биоритмы с общевселенских на местное Дурацкое колесо и соотнося их в последствии.

Гавомур мысленно поругал себя за глупость и непроницательность. Ещё к тому же вспомнив, что Безмолвную Дурацкое колесо совсем не раздражало. Во всяком случае, она никогда не высказывала своего неудовольствия по поводу издаваемых им звуков. Да и по Накатанной погулять любила. Только б под колесо не попала!

Ладно. Лишь бы овладеть этим «Вшиу», перевоплотиться, а там и мозги, глядишь, на место встанут.

Гавомур приблизился к одному из контейнеров, на четверть покоившемуся под плотным слоем камней и пыли и набрал на панели управления нужный код. С подобием не то визга, не то скрипа, открылся один из его люков и котопёс запрыгнул вовнутрь.