Съедаю и я кусочек пасты. Делаю глоток вина. Ноги продолжают дрожать, и сердце не хочет соглашаться и оставаться там, где находятся сердца у тех, кто не собирается умирать от инфаркта.

После того, как Джулиан проглатывает пару кусочков, он, наконец, продолжает:

— Держись крепче, это чистые сплетни. Хотя я знаю, что ты журналист не такого типа, и не предашь моё доверие: похоже, Харрисон Дьюк приедет в Нью-Йорк, чтобы подписать контракт с Pickwick Publishing House.

Я чуть не давлюсь куском еды. Начинаю сильно кашлять, багровею, у меня перехватывает дыхание. Джулиан встаёт и хлопает меня по спине, потому что выгляжу я так, словно собираюсь умереть.

Когда начинаю дышать нормально, он смотрит на меня обеспокоено.

— Ты в порядке?

— Да... да. Но... он, Харрисон Дьюк... он уже в Нью-Йорке или это просто... слух?

— Разве не ты репортер? Знаю-знаю, ты очаровательный книжный червь, а не охотник за новостями, но, учитывая страсть к Дьюку, я подумал, что именно ты дашь мне больше информации. У вас в «Хроникл» нет колонки светских сплетен? Возможно, кто-нибудь из твоих ужасно болтливых коллег знает новость?

— Больше, чем ты — очень маловероятно, — замечаю я.

Я улыбаюсь Джулиану и стараюсь казаться весёлой, безмятежной, впечатленной недавними откровениями, но не на грани обморока.

— Что ты хочешь? Адвокат, партнер актер и гей. Только если бы я был священником или парикмахером, я мог бы узнать больше! И, чтобы подтвердить это, я раскрою тебе ещё один секрет: однажды вечером, во время аперитива на террасе своего отеля в Сан-Франциско, Реджина выпила лишний бокал и рассказала Мануэлю, что никогда не любила никого, так как Харрисона. Если Дьюк вернётся, я убежден, она сделает всё, чтобы вернуть его. Осталось только понять, любит ли её до сих пор он.

— Я думаю — да, — бормочу, глядя на тарелку.

— Думаешь так потому, что считаешь его романтическим героем? Но прошло уже много времени, он мог снова жениться, заиметь детей, или тоже стал геем. В этом случае у меня зародились бы раздвоенные чувства. Но ты не ешь?

Я качаю головой, превращая лазанью на тарелке в жуткую кашу.

— Нет, я... Ты не против, если мы встретимся в другой день? Неожиданно вспомнила, что должна написать статью и завтра сдать.

— Окей, солнышко. Только, когда будешь выходить, постарайся надеть на лицо счастливое выражение. Потому что, если за нами следит папарацци, он может подумать, что мы расстались, и я тут же обнаружу отца у своей двери.

— Когда ты расскажешь ему правду? Тебе тридцать пять лет, ты успешный мужчина, тебе не нужно ни перед кем отчитываться, кто ты есть и что чувствуешь.

— Как и ты, любовь моя. Но ты тоже хороша в том, чтобы не говорить правду.

— Мне наплевать, если мои родители узнают, что мы на самом деле не помолвлены, Джулиан. Я уже для них полное разочарование. Они просто добавят ещё одно в список.

— Я имею в виду не эту правду, а Харрисона Дьюка.

Будь я проклята: если за почти двадцать шесть лет своей жизни я хотя бы научилась не краснеть, возможно, могла бы успешнее продать свою правду. Но я не рождена неискренним человеком, сам Харрисон мне говорил: когда я не контролирую свои эмоции, словно вооруженная генеральша, они дезертируют.

И теперь, без сомнений, они сбегают.

— Что происходит? — спрашивает меня Джулиан, глядя в глаза. Он берёт меня за руку, и нежно говорит: — Ты знакома с Харрисоном Дьюком?

Прости меня, Джулиан, но я ничего не рассказала даже своему психотерапевту, и ничего не скажу тебе.

Дьюк — мой секрет, я обещала ему. Я даже с кошкой не говорила об этом, а ей обычно рассказываю всё. Я не произносила его имя вслух даже случайно, как будто, совершив это, я могла взорвать возведенную на мне броню. Доспехи, сконструированные из неустойчивого равновесия, которому достаточно мелочи — сладости «с» его имени, грубой «к» из его фамилии — чтобы взорваться, как здание, подрываемое изнутри.

— Нет, с ним нет, если только не через его романы. Но я знала другого мужчину, его звали Уэйн. Он был из Вайоминга, и я сильно его любила. К сожалению, у него произошла похожая история, и связь с одной женщиной из прошлого помешала ему открыть своё сердце другой. Мне. Вот почему такие женщины, как Реджина, расстраивают меня. Потому что эти глупые... эти глупые мужчины... — мой голос становится запинающимся, сдавленным маленькими паузами, небольшой одышкой, — они не забывают только тех, кто их ранит. Навечно остаются только суки. Даже если ты любишь его всей своей душой, этого недостаточно, этого никогда не достаточно. Таким как я, суждено остаться незамеченными или стать плечом, в которое можно плакать, но не тем, о ком плакать.

— Я так не думаю, Леонора. В твоих глазах много той истории, тех эмоций, той смелости, ты создана, чтобы запомниться. И, кроме того, ты чертовски потрясная! У тебя телосложение Эшли Грэм! Знаешь, я обожаю тебя! И если бы не был геем, то преклонив колено, попросил тебя выйти за меня замуж. Пока обещаешь мне не покупать одежду за тысячу долларов для наших детей... — Я понимаю намерение Джулиана успокоить сгустившуюся атмосферу и улыбаюсь. — Этот Уэйн, кем бы он ни был, будет сожалеть о тебе. Возможно, он думает о тебе теперь, и кусает кулаки, откуда ты знаешь? Что касается Харрисона и Реджины... посмотрим, что произойдет. Конечно она хочет его вернуть, но предстоит ещё выяснить, того ли мнения Дьюк. Я бы не воспринимал это как должное, понимаешь? Я знаком с ним только через его истории, а не лично, но, по-моему, он не выглядит как мужчина, склонный прощать.