— Что я должен думать?

— Ты помнишь ту журналистку, которая приезжала в Вайоминг?

Харрисон резко повернулся к агенту. Его «да» прозвучало чуть слышнее шепота. Однако сердце, как бы он ни старался держать его под контролем, начало биться как барабан.

— Она тоже будет там. Буду рад лично с ней познакомиться. Мы никогда не встречались.

Харрисон встал и принялся расхаживать по комнате, заменяя этим нервную энергию от неподвижности раньше.

— Она участвует как журналист? — спросил у Херба, который недоверчиво смотрел на Дьюка, словно начинал улавливать сигналы, сначала слишком блёклые, а теперь всё более чёткие.

— Нет, как гость кого-то из актеров. Возможно, она подруга одного из актеров: каждый из них может пригласить одного или двух человек.

— В списке есть некий Джулиан Махони?

— Да, действительно, есть. Махони из «тех» Махони?

— Думаю да. Важная персона, — с сарказмом заметил Харрисон. Ещё несколько минут он продолжил это гневное блуждание взад и вперёд, словно на чём-то зациклился. Затем тихим, но агрессивным тоном сказал:

— Скажи, что я буду.

Херб окинул его очередным вопросительный взглядом.

— Харри… ты ничего не хочешь мне сказать?

— Я ни фига не хочу тебе рассказывать.

— Ты всегда обвиняешь меня в сентиментальности, словно критикуешь. Я не отрицаю этого, но моя сентиментальность не априори, а всегда основана на точных уликах. Потому что я — прежде всего наблюдатель. И у меня сложилось чёткое впечатление, что эта девушка, Леонора, тебе небезразлична. Если соединить некоторые вещи и вспомнить определенные факты, мне интересно: в итоге, не влюблен ли ты в неё. Детектив нужен был тебе не для Реджины, я прав? С чего тебе узнавать о женщине, о чьей жизни болтают повсюду? Итак, позволь спросить тебя: что такое случилось в Вайоминге прошлой весной?

Харрисон посмотрел на него взглядом не то, что невежливым и даже неворчливым. Это был взгляд врага.

На какое признание Херб претендовал? Что он любит её? Что не может больше жить без неё? Что, наконец, понял, какого хера означает: чувствовать в животе бабочек? И не может представить себя с кем-то ещё? Какую идиотскую фразу агент хотел от него услышать?

Ну, если Херб хотел этого, то может умереть в ожидании. Харрисон не собирался говорить ничего подобного. Он ведь не был влюблен в Леонору. Думал, что испытывает ностальгию, это был только мираж путника, заблудившегося в пустыне, который видит оазис, где стоят лишь песчаные дюны. Интенсивная похоть тех нескольких дней создала гротескное недоразумение, заставляя его путать потребность в новом перепихоне с необходимостью трахаться только с ней, навсегда.

Но он бы себя переделал. С Реджиной, с любой другой женщиной. Он был более чем уверен, что от выбора мог испытать смущение.

Леонора Такер была окончательно объявлена вне закона в его мыслях.

«Окончательно» оказалось несколько высокомерным наречием. Фактически через два дня, когда он входил в собственность Реджины, Харрисон снова почувствовал их, этих чертовых романтических бабочек. И если честно, то никогда не переставал их ощущать.

Дьюк ненавидел себя за такую слабость. Он находился в великолепном месте, собирался встретиться со своей прекрасной бывшей женой, а у него возникала проклятая дрожь при мысли увидеть эту жирную и бесполезную стерву. Но он не доставит ей удовольствия увидеть себя потерянным, смущённым или минимально взволнованным. Он должен использовать весь арсенал своей чёрной души.

Реджина сразу не появилась. Заставлять себя ждать — это совершенно в её стиле. Она появится, когда будет уверена, что внимание каждого живого существа сосредоточится на ней. В настоящее время, пока прибывали актеры и возникали организационные проблемы, связанные с распределением пятидесяти гостей между главным зданием и многочисленными хозяйственными постройками, Реджина предпочитала оставаться в своих апартаментах и быть желанной.

Комната, которую хозяйка предоставила Харрисону, располагалась очень близко к её, о чём позаботилась сообщить ему молодая женщина, тщательно отобранная из числа самых уродливых существ на планете Земля. Реджина оставалась верна себе. Её окружение состояло из красивых мужчин, а женщины выглядели так уродливо, что казались результатом какой-то генетической мутации.

Харрисон мысленно сравнил этот дворец, очень похожий на замок золушки, построенный в колониальном стиле, с собственной хижиной. Дела его бывшей жены шли очень хорошо. Тем не менее, он многое отдал бы, чтобы оказаться в своей развалюхе.

За последние несколько дней Херб познакомил его со многими людьми. Все говорили ему одно и то же:

— Мы не можем дождаться, чтобы прочитать твой новый роман, ты в отличной форме, уже видел Реджину? — И не обязательно в таком порядке. Он заставлял вести себя вежливо, не перегибая палку. Немногословный, с расплывчатым выражением достаточности, словно ему нравится быть в Нью-Йорке, хотя ему это совсем не нравилось. Так выглядела маска, которую Дьюк одевал в определенных кругах, он хорошо её помнил. Никто не мог и не должен был быть искренним: вопиющий энтузиазм проявляли неудачники, которые ничего не значат, и тотальное отвращение к потерпевшим фиаско, кому не удавалось сдерживать зависть. Нужно было что-то среднее, чтобы доказать — неудачу он не потерпел.

Но что за стресс, эта непрерывная актерская декламация.

Харрисон вспомнил свою подлинную жизнь, своих животных, с которыми мог полностью быть собой, и на мгновение захотел отправить всё в ад и вернуться к Принцу, Венере и другим.

С тех пор, как он приехал в город, он ничего не делал, кроме рукопожатий, улыбок, вранья.

Харрисон даже пить не мог. Последние шесть лет алкоголь оставался под запретом в его жизни. Теперь он должен столкнуться со всем этим театром, не выпив ни капли.