– Говорят, «из грязи в князи», – Зинаида Николаевна снимала со стенки липкую бумагу с трепыхавшимися мухами, вешала свежую. – А у нас вышло наоборот…

Его изо всех сил подталкивали к законному браку.

– Юленькин жених, – представляла при встрече с соседями генеральша. – Ученый, занимается театром.

Соседи натянуто улыбались, тянули руки:

«Будем знакомы… Как вас по батюшке?.. Закурить не располагаете?»

– Это какой же по счету жених? – осведомилась однажды чистившая в соседнем дворике курятник сисястая тетка в мужских штанах. – А энтот куда подевался? Из райздрава?

– Заткни рот, фашистка! – закричала в ее сторону генеральша. – В суд скоро пойдешь! За воровство!

– Это ты пойдешь под суд, Серегина, – сисястая тетка опиралась на метлу. – За клевету на члена партии!

Двор пребывал в состоянии незатихавших склок и разборок. Выясняли отношения, писали жалобы в редакции газет, депутатам Верховного совета. Из-за неубранного мусора, подбитого мальчишками из рогатки цыпленка, оставленной у чужого порога свеженаваленной кучи.

Вражда генеральши с жившей по другую сторону штакетника Елизаветой Кувалдиной носила сложный, запутанный характер. Продавший им балок забулдыга предупредил при расчете: чертовой Кувалдихе ни в коем случае не доверять, держать ухо востро. Расширяет свой участок, прирезает тайком куски от территории соседей. Действует хитро, по ночам, застукать трудно. Сучий потрох, не баба!

Новички не верили поначалу: ну, как можно, воровать у соседей землю? Штакетники же между двориками, живая изгородь!

Оказалось: можно! Генеральша со временем стала замечать: узенький их извилистый дворишко странным образом сужается. Шла зачем-то к выходу, остановилась: что за черт? Небольшой выступ возле калиточки в сторону соседки исчез, будто не было! Обследовала старательно пограничную полосу, обнаружила: разделявшие дворики несколько кустов живой изгороди и два горшка с геранью сместились в их сторону. Работа была проделана с дьявольской изощренностью: места перекопа прикрыты шматками дерна с пожухлой травой, присыпаны сухим песочком, комар носа не подточит.

Необходимо было действовать, остановить разбой! В одну из ночей генеральша и приглашенный за пол-литра сосед из крайнего балка Федор Недбайло устроились у окна кухонной выгородки. Кувалдину следовало схватить за руку в момент совершения преступления, обязательно при свидетеле. Иначе отвертится, обвинит в клевете – у нее повсюду знакомства, связи, свои люди, даже в райкоме партии, где она работала дворником и состояла на партийном учете.

Сидели в темноте, разговаривали вполголоса. Недбайло жаловался на жившего напротив холодного сапожника Абдильду, подглядывавшего, по его словам, в щели дворовой уборной, когда там справляла нужду дочь-разведенка Недбайлы Клавдия, растившая трехлетнего сынишку.

– Прирежу, Николавна, – бубнил уволенный за пьянку из пожарной команды Недбайло. – Мне теперь что воля, что тюрьма, одна хрень.

– Будет вам, Федор, в самом деле, – шепотом урезонивала его генеральша. – Придумали тоже: «прирежу»! Может, показалось Клавдии?

– Какой показалось, Николавна! – Недбайло остервенело склеивал самокрутку. – Он ей, подлец, в дырку свою орудию представлял! Клавка врать не будет!

Где-то за полночь клевавшая носом генеральша уловила за окном промелькнувшую тень.

– Федор, – позвала.

Уронивший голову на кухонный столик Недбайло тяжело всхрапнул.

– Федор, проснитесь! – тормошила она его.

– А! Пожар! Где? – бормотал тот. – Заводи мотор!

Генеральши кинулась к двери, выскочила на крыльцо.

Представшая ее глазам картина не поддавалась описанию. В темноте бархатной ночи, под звездами, лазила на карачках среди живой изгороди с тяпкой в руках Елизавета Кувалдина в теплых рейтузах поверх сорочки. Подкапывала пыхтя землю, утирала рукавом лоб. Обернулась на скрип двери.

– Чо не спишь, Серегина? – осведомилась буднично. Поднялась охая с колен. – Ленишься, соседушка, землицу перекапывать, изгородь поливать. Мне приходиться, – повысила голос. – По ночам. С ревматизмом… Чо ржешь-то? Больная что ль?

Генеральша тряслась на крыльце в припадке нервного хохота…

Все это ему в конце-концов надоело. Мотаться на край города в забитом людьми автобусе, шагать с гастрономовским тортиком в руках через загаженный куриным пометом двор под любопытными взглядами соседей, пить чай в заставленной рухлядью комнатенке с тикающими ходиками на стене, слушать бесконечные воспоминания генеральши, разглядывать в пухлом альбоме выцветшие семейные фотографии, ублажать на застланном лоскутным одеялом сундуке любовницу в отсутствии убежавшей, якобы, по неотложным делам мамаши. Новизна чувств прошла, постель больше не заслоняла женщину, с которой ему было откровенно скучно.

«Не поеду», – решил однажды. Лежал в папиросном дыму у себя в комнате, листал свежие конспекты по выбранной с научным руководителем теме будущей диссертации: «К вопросу зарождения русского драматического театра в Казани».

Материал был богатейший, впору докторскую писать. Завоеванная некогда Иваном Грозным столица татарских ханов была одним из театральных центров России: первый публичный театр для горожан в Казани открыл свои двери в 1791 году. Спектакли проходили в арендованном для этой цели помещении на Воскресенской улице. До той поры, пока помещик-театрал Есипов не построил в городе деревянные театральные хоромы, где играли его крепостные крестьяне и приглашенные бродячие актеры вольных трупп руководимые знаменитым в ту пору драматургом и актером П. Плавильщиковым. К середине девятнадцатого века казанский губернский театр был сравним по уровню с лучшими петербургскими и московскими, здесь ставились самые модные тогда пьесы, в частности «Ревизор», в котором играл городничего великий Михаил Щепкин, приезжали на гастроли П. Мочалов, В. Живокини, А. Мартынов (последний в роли Хлестакова восхитил неистово хлопавшего ему с галерки студента местного университета Левушку Толстого). В библиотечном хранилище редких рукописей он обнаружил и переписал в тетрадь интереснейшие сведения о театральной истории города. Как строилось каменное здание городского театра, ставшего за короткое время одним из лучших в империи по оснащенности. Об антрепризе режиссера-педагога П. Медведева, воспитавшего на казанской сцене легендарную Полину Стрепетову, давшего путевку в жизнь Марии Савиной, Владимиру Давыдову, Александру Ленскому, Константину Варламову, сформировавшему самостоятельную оперную труппу, которая положила начало Казанскому театру оперы и балета. Нашел отличный эпиграф к диссертации в одной из статей Белинского: «Зачем мы ходим в театр, зачем мы так любим театр? Затем, что он освежает нашу душу, завядшую и заплесневелую от сухой и скучной прозы жизни, мощными и разнообразными впечатлениями, затем что он волнует нашу застоявшуюся кровь неземными муками, неземными радостями и открывает нам новый, преображенный и дивный мир страстей и жизни!»