Девять
вернуться

Херсонский Борис Григорьевич
Шрифт:

«зеленый ежик падает раскалывается пополам…»

зеленый ежик падает раскалывается пополамкаштан по асфальту катится под ноги мнея не нагибаюсь за ним иду по своим деламне нужным стране жене да и мне не вполнеи каштан никому не нужен Господи сколько ихваляется на тротуаре или в жухлой травеа рядом створки скорлупки сколько колючих пустыхстолько же сколько пустых мыслей в моей головестолько же сколько дней в долгой жизни моейоболочек без сердцевины без внутреннего огняиду по своим делам стараюсь идти быстрейпритворяясь что я спешу и дело есть у меня

«вот домик скособоченный…»

вот домик скособоченныйполгода обесточенныйполгода обезвоженныйкажись за неуплатуа купол позолоченныйблестит как завороженныйи день идет к закатуах живопись пейзажнаяты вся одноэтажнаязеленовато-сераяв багете золоченома жизнь у нас бумажнаячуть сдобренная вероюпускай живет а че нама че нам день смеркаетсяживет мужик не каетсяживет не успокоитсявек бороду не бреетживет на свете маетсяно скоро все устроитсяжаль солнышко не греет

«Что ж – привет, господа-сыновья-кумовья-короли…»

Что ж – привет, господа-сыновья-кумовья-короли,перед вами желанная низкая цель, ночашу подлости дьявол выносит из-под земли,и не пить эту чашу опасно, и выпить – смертельно.Что же, видно придется вам плакать у каждой стены,и записки совать меж каменьев в широкие щели,потому что толпились у чаши и пили из рук Сатаны,и хвалили, и быстро пьянели, и слаженно пели,и писали подметные письма, и принимали на лбыномера и печати, которые стали мишеньюдля любого стрелка – для проклятия или судьбы,все равно как назвать, все равно места нет утешенью.И апостолы ваши уснули, сопят, завалившись в кусты,и никто не услышит прощального плача и воя.А Проклятый смеется: не бойтесь, друзья, вы – чисты,только руки в крови и возмездие – над головою.

«жена номер раз сбежала поскольку – лох…»

жена номер раз сбежала поскольку – лох.от второй он сбежал, потому что характером плох.вредный, негодный, колючий, как чертополох.жил в нищете, ни со щитом, ни на щите,предавался унынию, праздности и тщете.не мылся, пока в паху не заводился мох.в общем – шиз, как все те, или много хуже чем те.его возили в дурку два-три раза в году.кололи сульфу – бывшую в те времена в ходу.три месяца он лечился в кромешном больничном аду.раз в неделю в надзорке его лупил санитар,хоть он был слабак и стар – никуда не годный товар,но каждое утро он повторял – я отсюда уйду.и он уходил по выписке под надзор.семья не могла выносить этот стыд и позор.когда о нем вспоминали – родичи прятали взор.как говорится, шизам – учет, как старикам – почет,положат в больницу – поставят на диспансерный учет.он умер давно, но на учете он состоит до сих пор.

завещание

не носи черного платья заведи котенка черного цветапусть мурлычет прыгнув к тебе на коленипусть перебегает тебе дорогу хоть это плохая приметана потеху моей бестелесной молчащей тенипусть согреет тебя этот веселый комочекпусть гоняется за бумажкой привязанной к ниткепусть на этой бумажке будет восемь написанных мною строчеки котенку забава и мы с тобой не в убытке

«Растопим камин. Пляшет огонь на поленьях…»

Растопим камин. Пляшет огонь на поленьях.Смиренная кошка, мурлыча, лежит на моих коленях.Дождь от нечего делать стучит в окно.Пусть стучит сколько угодно – ему не откроют.Летнюю пыль дожди монотонные смоют.Тоска в человеке красна, как в бокале вино.Так, заперта дверь. Листва – для ветра добыча.Что думает зверь, на коленях хозяйских мурлыча,что чувствуют эти поленья, сгорая в огне?Вспоминают ли сказку о Карло и Буратино?Что думает осень? Что лето слишком картинно,что молодо-зелено, дождик мелькает в окне.Пылай мой камин, как Пушкин писал, согревая келью.Вечер, словно любовь, завершится постелью,сном тяжелым, как одеяло. Укрывшийся с головойчеловек естественен, как кошка или поленья,мурлычет, сопит, все теряет без сожаленья,не ждет пробуждения, вровень с опавшей листвой.

Шоа

на правах придорожной пылина ветру осеннем промозгломчто мы тут позабылидети привыкшие к розгампотому что мало нас билитак и надо нам недоноскамтак и надо нам недомеркамтак и надо птенцам подранкамтак и надо мойшам и беркамтак и надо сарам и ханкамтак и надо нашим местечкамкто теперь тут живет не знаемтрудно быть живым человечкомлегче в небе вороньим стаямлегче облака легче пухаиз перины распотрошеннойлегче света бесплотнее духастарухи умалишеннойпотому что в багровом светеземного военного адабудут кричать нам детиага так вам и надочто вы тут позабылиа мы и сами не зналина правах придорожной пыликоторую вы вдыхали

«пожалеем малую речку. ей выйти из берегов…»

пожалеем малую речку. ей выйти из береговтруднее, чем человечку выбраться из долгов,ей летом пересыхать, зимою – покрыться льдом,как укрывается мать старорежимным платком.пожалеем старую маму, сидящую взаперти,ей даже к сельскому храму мимо кладбища не пройти,пожалеем ее сынка, который всем задолжал,он жил как птица пока – пил, не сеял, не жал.пожалеем и тех, кто ему давал три рубля,пожалеем всех неумех, которых носит земля,а земля – она всех жалеет, на себе, под собой.жаль что речка мелеет. жаль, что у сына запой.эти малости – детские шалости, курам на смех.будем жить задыхаясь от жалости, которой хватит на всех,на малую речку, впадающую неизвестно куда,на деревню, не знающую, что на свете есть города.