Девять
вернуться

Херсонский Борис Григорьевич
Шрифт:

«Не гордись, дорога, обочиной…»

Не гордись, дорога, обочиной,яблоко – червоточиной,старец – тем, что кончина близка,нечем в мире годиться-дивиться.Не гордись худобою, девица,кто-то скажет: доска – два соска.Ангел-аист летает над крышею,не гордись, ангел, Силою Высшею,лучше строй круговое гнездо.Пусть под кровлей живет долгожитель,носит дедовский сталинский китель,учит древний конспект от и до.Вот вишневый садок, расцветающий,бык соседский, ограду ломающий,норовящий топтать огород.Вот дьячок, осуждающий здравокрепостное господское право.Вот бухой, угнетенный народ.Вот Тацит, обещающий Луциюдревнеримскую революцию,вот восставший футбольный Спартак.Вот – зеленые человечки.А доска – два соска ходит к речкенагишом и купается так.

«книжные полки в простенке между высоких окон…»

книжные полки в простенке между высоких оконна полках рядком тома атласов энциклопедийкажется дух-шелкопряд упрятал в незримый коконвсю медицинскую мудрость минувших столетийнад полками несколько фото в горизонтальной рамеблеклые лица ушедших с еврейскими именамиузнаются фигуры мальчик прижался к мамекак тесно было бы тут если б все жили с намифанерный письменный стол и старое кресло владеньяпапы для прочих они почти под запретомлицо в пенсне с выражением недоуменьядедушка умер давно я знал его только портретомбыли также дубовые ставни и голландские печишкафы и кровати стандартная часть интерьерабыли подсвечники в которых горели свечикогда отключали свет и тенью пугала портьераза портьерой всегда скрывается нечто такоечто содержит трагедию словно за театральной завесойи поныне она жива и не оставляет в покоетого кто помнит все что когда-то было одессой

«и еще учили малых детей не бояться больших собак…»

и еще учили малых детей не бояться больших собакно дети пугались и заиками в мир вошлизаики не виноваты их воспитали таких растили солдатами но они росли как моглиросли от горшка два вершка пехотинцы под столштаны на лямках младшая группа обязательный сон дневнойотец с бутылкою пива раз в месяц ходил на футболмать управляла семьей а могла управлять странойа страна большая каждый год на новом виткеа враг не дремал строил козни исподтишкаи великаны вели больших собак на поводкемимо заик пехотинцев под стол от горшка два вершка

«Нас держали в черном теле…»

Нас держали в черном телеили в черном оперенье.Мы над городом летели.Грай картавый – наше пенье.Нас высиживали в гнездахнепричесанных, нескладных.Нас держал весенний воздухв парках городских, бесплатных.В парках отдых и культура,физкультура, танцплощадки,искалечена скульптура,сплошь загажены посадки.Много скорби в нас, воронах.Никуда от нас не деться.Высоко, в зеленых кронахнаши гнезда, наше детство,наше птенчество, хоть слованет такого, к сожаленью.День прошел, и вечер сновалег на крыши плотной тенью.Мы кружим, сбиваясь в стаи,скоро – окончанье лета.Вот вам истина простая —ваша песня тоже спета.

«Волошин прятал белых от красных и красных от белых…»

Волошин прятал белых от красных и красных от белых.Но красные – белые презирали таких мягкотелых.Таких поэтических, в греческих балахонах,таких бородатых, как в церквях на иконах,таких, живущих среди книжек под курчавыми облаками,с видом на море, которое Бог сотворил своими руками.Красные, белые, умирали и убивали,не глядели с балкона за горизонты, за дальние дали,не прибавляли в весе, не старели, не слушали птичьи трели,не рисовали бесчисленные киммерийские акварели.У кого-то был царь, у кого-то красные флаги,у всех во рту привкус крови, а также сивушной браги.И всех друг от друга нужно спрятать надежно.Лучше бы всех, навсегда, но это вряд ли возможно.

«Всюду порча и сглаз, повторяю – порча и сглаз…»

Всюду порча и сглаз, повторяю – порча и сглаз,порча и сглаз – повторяю в последний раз.Всюду ведьмы и колдуны, повторяю – ведьмы и колдуны.Злоба в сердцах, в густых волосах колтуны,ведьмы и колдуны. Бог за нас – и кто же на ны?Шепчут, тычут иглой в образ твой восковой,окропляют его оскверненной святой водой,ведьмы трясут головой, колдуны – бородой седой.Всюду мрак и нечестие, колдовство, ведовство,человек это та еще бестия, всюду заговоры, воровство,ведьмы и колдуны – сотоварищи Сатаны.Все вокруг осуждены, только на нас нет вины,только на нас юбки до пят, платки до бровей,ангелы справа, бесы, известно – левей,ангел к правому, бес к левому полушарию или плечу,через левое полушарие нельзя передать свечу.Нельзя передать свечу ни к иконе, ни к алтарю.Всюду порча и сглаз – в последний раз говорю.

«в те времена когда сюжетом рассказа…»

в те времена когда сюжетом рассказамогла быть полоска рассвета или краски закатакогда у семи полководцев был Кутузов без глазаи колосками пшеницы выдавалась в колхозе зарплатакогда выходя из райкома барин распахивал полы халатаи в свинарку пастух влюблялся с первого разавместо хора о вечном звучала песня о встречномгудок заводской кудрявая что ж ты не радапейзаж городской был канально-фонарно-аптечнымв душной ночи не отличить конокрада от казнокрадакалинина от твери петербурга от ленинградаи только млечный путь всегда оставался млечнымв те времена когда сюжетом поэмымог быть урожай на нищем колхозном полеи не было в мире подлунном почетней темычем девка которая принесла ублюдка в подолекогда мы ходили согнувшись от страха или от боликогда мы ели то были слепы глухи и немыстояла в поле березка да некому заломатиклен опавший заиндевелый качаясь стоял над неюв церкви на пасху пели не рыдай мене матия слезу твою оботру и на груди согреювот только слова сказать не посмею и не сумеюпоскольку любое слово не к месту некстати

«кружись на одной ноге резко остановись…»

кружись на одной ноге резко остановисьмир начнет кружиться вокруг тебя как вокруг осисловно вода в воронку душа устремится ввысьпощады не жди и прощения не проситак из облачка белого рождается фронт грозовойи прогибается небо под тяжестью колесництак молнии сообщают вести с передовойтак дышат духи небесные с тысячей крыльев и лицтак узнаешь спасителя в давнем привычном врагетак исчезает цивилизация без следавот ребенок крутится на одной ногесейчас остановится что случится тогда