Глядя на текущую за бортом воду думал потерянно: как такое могло случиться? Почему я здесь, на чертовой этой посудине? В рабочую пору, среди беззаботных, праздных людей? Куда девалось мое самолюбие, кто вертит беличье мое колесо? Куда я плыву, черт побери?

– Куда плывешь, кунак? – окликал его с кормы весельной лодки обгоняемой «Климом Ворошиловым» темнокожий юноша в черкеске.

– Не знаю, кунак! – откликался он. – Плыву по воле волн!

Они быстро удалялись от прыгавшего на поднятой волне суденышка, черкес торопливо, боком, перемещался вдоль борта, кричал, согнувши рупором ладони:

– Москву знаешь? Далеко до Москвы?

– Далеко! – напрягал он голос. – Волгу сначала проплывешь! – Потом Оку! Дальше по Москве-реке! Плыть и плыть!

«Милый, с кем это ты? – слышалась из-за занавески знакомая интонация. – Скоро семь. Захватить твой свитер в столовую?»

Загадки Иоганна Корба

Как встретила черкесского узника Москва? Какими событиями отмечено начало его новой жизни? Где он обретался, что делал, с кем общался?

Единственное упоминание об этом, мимолетное, вскользь, Игошев обнаружил в «Дневнике путешествия в Московию» секретаря австрийского посольства Иоганна Георга Корба, посетившего в 1698-1699 годах Россию. Одна из страниц «Дневника» содержала описание приема у могущественного в ту пору вельможи Бориса Алексеевича Голицына, на котором автор побывал сопровождая патрона, посла австрийской имперской миссии И. Х. Гвариента.

«После обеда, – писал Корб, – посол с большей частью своей свиты сделал торжественное посещение князю Голицыну желая дружески поговорить с ним. Князь до того был любезен, что приказал своим музыкантам, природным полякам, для развлечения гостей разыгрывать различные пьесы. При том убедительнейше просил посла приехать к нему в деревню, куда он думал пригласить и господина архиепископа развлечься перед отъездом его в Персию. Чтобы показать свои достатки, князь Голицын велел подавать вина различных сортов. Вместе с тем, с целью блеснуть своим гостеприимством, он приказал двум своим сыновьям прислуживать господину архиепископу и господину послу; к ним присоединил молодого черкесского князя, недавно еще похищенного тайно у своих родителей, князей черкесских, и окрещенного. Одна вдова, самая богатая из рода Голицыных, сострадая юноше, разлученному с родителями и лишенного таким образом отцовского достояния, объявила его своим наследником. Учителем у этих молодых людей поляк; они недавно стали обучаться у него языку латинскому. В выражении лиц Голицыных видна скромность, но в чертах черкеса, напротив, благородство и твердость духа, обличающие воина по происхождению».

Немало часов провел он в раздумьях над прочитанным. Корбовский «Дневник», клад для любого интересовавшегося петровской эпохой исследователя, наглядный, вместе с тем, пример путевых заметок иностранцев, пишущих о незнакомой стране. Наряду с достоверными фактами пестрят они неточностями, ошибками, просто небылицами объясняемыми незнанием местного языка и тем, что сочинители сплошь и рядом пользовались в качестве источников устными, не всегда правдивыми сообщениями. Доверять таким свидетельствам следовало с крайней осторожностью.

Обнаруженный отрывок вызвал у него немало вопросов. Откуда, во-первых, Корб взял, что молодого кабардинца похитили тайно у родителей, а не увезли, как было ему известно, из отчего дома в результате совершенной сделки? Каким образом привезенный под охраной в Москву очутился он не в избе для заложников на заднем дворе посольского приказа, как можно было ожидать, а в хоромах всесильного Бориса Алексеевича Голицына? Не в роли, хотя бы, домашнего служки или конюха, отнюдь нет! – членом семьи, воспитанником, которого обучали вместе с родными чадами латинскому языку. Что за сердобольная вдова из Голицынского рода, пожелавшая сделать его наследником? Где ее Корб откопал?

Писал он, разумеется, не диссертацию, исторический роман. Ради занимательности, свободы изложения можно было пренебречь унылой правдой. Сочинять не обращая внимания на мелочные нестыковки, полагаться на интуицию, творить собственную художественную действительность.

Все это было в теории. На практике продолжал заниматься той же мутотой: проверял, уточнял, искал мотивировки. Стремился докопаться до истины, стереть белые пятна, выстроить сюжет, чтобы комар носа не подточил.

Мучимый правдоискательством вновь забрался надолго в дебри «Туркестанского сборника». Забыл о рукописи, Корбе с его «Дневником», зачитывался до одури побочными документами, пока не наткнулся случайно на папку с материалами о владетельных князьях Кабарды выезжавших на службу в Московию. Они-то и вывели его на нужный след…

Русские Черкасские

Соверши Игошев знакомое путешествие на «Климе Ворошилове» по Волге четыре века назад, встретилась бы ему, возможно, вместо ладьи юного Александра другая ладья. Празднично изукрашенная, с богатой свитой на борту, везшая на смотрины в Москву невесту царю Ивану Четвертому.

Овдовел летом 1560 года молодой монарх, похоронил жену Анастасию Романовну. Тосковал, места себе не находил. Видя такую напасть собрались на совет ближние бояре. Судили, рядили, надумали, в результате: женить немедля Ивана. Ласковая баба, дело известное, хошь какую тоску в два счета излечит.

Первая попытка поиска суженой успеха не принесла, польский король Сигизмунд Второй Август отклонил предложение русичей, любимую дочь Екатерину за царя Московии выдать отказался. Отправили тогда сватов Федора Вокшерина да Степана Мякинина на Кавказ: «у черкаских князей дочерей смотреть». Присмотрели, в результате, сваты пятнадцатилетнюю справную девицу, дочь тамошнего владыки Темрюка Идарова – Кученей. Повезли в Москву вместе со старшим братом Салтанкулом дабы за сестрой приглядывал, как у кавказцев принято.