Каждый день этого гребанного херра расписан по минутам. И каждая эта минута стоит бешеных бабок.

Слышишь, Шипучка острая моя, ты стоишь бешеных бабок. Хотя нет, нихера не так.

Ты стоишь всего моего гребанного мира.

Который я готов уронить перед тобой. И уронил бы. Если б точно не знал, насколько тебе похер на меня. На мой гребанный мир. На мой гребанный бизнес.

И на меня.

И что ты никогда, вот просто никогда не примешь от меня даже гребанной ромашки.

Когда-то принимала. Ромашки. И розы. И пионы. Тогда их было не достать. Но шальной мужик, которому Шипучка здорово ударила в голову, находил. И таскал охапками. А она принимала. Смеялась, удивлялась.

И глаза ее, хитрые, такие понимающие, такие невозможные глаза, блестели счастливо. И это делало счастливым тебя, тупой ты идиот. И это было единственное счастливое твое время. За всю твою гребанную жизнь.

Ее квартира с окнами на Неву. Белая ночь, когда видно каждую веснушку на милом носике. Ее глаза. Ее смех. Ее руки, пахнущие медикаментами. И острое, невыносимое счастье.

Которое ты, мудак, прое*л.

Просто потому, что был уверен, что это не конец, что еще все будет.

А оказалось, что конец.

И больше ничего не было.

Я иду в душ, потом возвращается с докладом Вася.

Она доехала. Она дома.

Час с тренером в зале.

Хоть и не спал сегодня совершенно, но тело полно энергии. С ней так всегда. После нее так всегда.

Короткие переговоры по видеосвязи. Пистон московскому офису. Они в отсутствие Ремнева расслабили булки. Олег гоняет по Дальнему. Уже месяц. И ничего пока что утешительного. Сложный регион. Но очень перспективный. Особенно с этой программой. Есть, что взять.

Мысли о работе привычно увлекают.

Отвлекают.

Уносят горечь, которая всегда возникает после встреч с ней, на задний план.

Я работаю.

Я держу на плаву империю, которую создавал для нее и для наших будущих детей.

И которая теперь не нужна ей. И вообще ничего нет больше нашего. И давно. Очень давно.

Но я все равно работаю, бултыхаюсь, как лягушка в сливках.

И надеюсь, что сумею взбить масло.

И не подохнуть.

Без нее.

Москва встречает смогом.

Сука, как они тут живут? Невыносимо же.

Привычная грязь на окраинах, привычные толпы в центре.

Мой небоскреб в Москва-Сити не самый высокий, но я и не ставил такую задачу. Зачем выделяться? Ни к чему хорошему это не приводит.

В кабинете панорамные окна.

И небольшая уютная комната в глубине, где отдыхают глаза от вида Москвы. Москвы, которую я терпеть не могу, если честно.

Пока проверяю отчеты и принимаю нескольких заместителей Ремнева, машинально отмечая, кто из них осмелел настолько, чтоб попытаться пролезть на его место, думаю только о работе.

Всегда меня это выручало. Погружение в бизнес.

Спасало.

Своих детей нет.

Но бизнес — мой ребенок. Единственный, которого мне, похоже, светит иметь.

Моя женщина, единственная женщина, которую я люблю, не хочет иметь от меня детей.

А я не хочу детей ни от кого другого.

Поэтому вопрос закрыт.

Еще пару лет назад, когда планировал кардинальные изменения, я хотел все оставить на Ремнева, которого, можно сказать, для этой должности и вырастил.

Но потом моя Шипучка опять зашипела неправильно, и я не стал торопиться. Уйти всегда успею. Сразу в могилу, скорее всего.

Потому что без дела я долго не выдержу, а она не захочет быть рядом, что заполнить мой мир.

Поэтому я работаю.

Смотрю на заместителей, прощупываю взглядом. И да, чуйку тоже подключаю. Она не раз помогала шальному мужику Сухому избежать пера в бок.

Она и сейчас помогает.

Жаль, только с Шипучкой не прокатывает.

Звонок в дверь врывается в мой тяжелый послесменный сон настолько резко, что я, вытаращив глаза, сажусь на диване и какое-то время дико смотрю перед собой, не понимая, в какой реальности нахожусь.

Громкость звука, как всегда, впечатляющая. Это еще прадедушка постарался, такой был любитель всяких необычных звенелок…

Я какое-то время туплю перед собой, с трудом оценивая ситуацию.

Смотрю на старинные ходики с кукушкой. Половина восьмого. Я проспала только час от силы. Кого принесло?

Встаю, тяжело топая, иду к двери и открываю, все еще находясь в мутном полусне.

Щурюсь на двоих мужиков в кожанках.

Они тоже какое-то время пялятся на меня.

Переступаю нерешительно босыми ногами по паркету. Пытаюсь машинально пригладить всклокоченные волосы.