Мы молча доели, после чего моя мать начала убираться на кухне, отец отправился в гостиную смотреть телевизор, а мы с братом поднялись на второй этаж. После ужина тревожить отца беготней по дому было запрещено, и мы всегда старались не попадаться ему на глаза, прячась в своих комнатах.

Когда наступило время ложиться спать, меня снова охватил приступ страха. Родители уже выключили свет во всем доме, и я лежала в кровати, спрятавшись под одеялом. Задерживая дыхание, я ужасно боялась услышать что-либо, кроме биения своего сердца.

– Да перестань, никто тебя ночью не тронет, тем более дома, в твоей комнате. Русалки же в арыках плывут, – улыбаясь, говорил мне брат, сидя на корточках перед моей кроватью, когда мы уже давно должны были видеть сны. Ложиться спать нас отправляли рано, но в тот день я не могла долго заснуть, и мой чуткий брат, предчувствуя это, пробрался в мою комнату.

Его слова меня не успокаивали, и я не унималась, пока брат мне не пообещал, что будет сидеть рядом, до того как я не засну.

Обычно маленькие напуганные дети бегут к своим родителям в те ночи, когда им особенно страшно, ожидая обрести успокоение в обществе взрослых. Но от моих родителей навряд ли можно было ждать снисходительного отношения к подобному поведению детей. Сухость их натуры не позволяла им читать нам с братом сказки, петь колыбельную или хотя бы просто целовать на ночь. Долгое время я думала, что родители проявляют мягкость к своим детям лишь в литературе и кинематографе, и что подобного отношения в реальной жизни от них ожидать не стоит.

К счастью, с детства меня трепетно оберегали два моих близкий человека, одним из которых был мой брат. Будучи старше меня всего на три года, он всегда был моей опорой и был готов защитить меня и от угнетения, и от плохого настроения, и от русалок, плывших где-то далеко в арыках.

Он улыбался, едва сдерживал смех, шепотом дразнил меня, но твердо обещал, что мой сон ничто не потревожит.

– А если проснешься, то просто взгляни в окно, полюбуйся на звёзды, разве может произойти что-то плохое, когда они так ярко сверкают? – продолжал он, устремив свой взгляд куда-то далеко. Чем дольше он смотрел, тем сильнее он отдалялся от меня, и мне становилось страшно. К счастью, тогда было достаточно просто потянуть его за рукав, и я снова могла лицезреть его сияющую улыбку, обещавшую полную защиту от всей жестокости мира.

– Не хочешь посидеть во дворе? Мы выйдем осторожно, никто не услышит! – вдруг с жаром предложил он.

Я яростно запротестовала, боялась, что мы оба заснём на топчане и мало ли что тогда могло бы произойти. Странно, ведь брат пообещал мне, что ничто не может случиться.

Но даже тогда, когда он был рядом, не все его обещания сбывались. Тень улыбки моего брата, яркие звезды и теплота летней ночи слишком быстро сменились кошмаром, преследовавшим меня всю ночь. По сей день я вздрагиваю лишь от одной мысли о вещах, которые виделись мне во сне, но разве может это сравниться с любым кошмаром, который может произойти в реальной жизни? Тем более тогда я могла проснуться, побежать к нему и снова обрести покой.

Как же невыносимо горько, что так можно сделать не всегда.

***

Утром я проснулась от первого же крика петухов, и лежала с открытыми глазами, глядя на потолок. Я знала, что все еще спали, и мне не хотелось никого будить. Я надеялась, что дедушка приехал к нам с утра, но когда я наконец встала с постели и посмотрела в окно, к своему разочарованию, на топчане я никого не увидела.

Мой дедушка по отцовской линии, второй мой близкий дорогой человек, жил в Ургенче, но довольно часто приезжал в Ташкент по работе. Однако он гостил у нас не так часто из-за напряженных отношений с сыном, хоть незнающему человеку это навряд ли было бы заметно. Скандалов они никогда не устраивали, и даже грубого слова в адрес друг друга от них услышать было невозможно, однако когда дед бывал у нас, они за вечер могли обменяться лишь парой общих фраз, будучи при этом погруженными в чтение газеты.

Поскольку наш дом находился по дороге к мечети, дедушка часто приходил к нам после молитвы. Я и множество неугомонных ребят, с которыми мы играли целыми днями, всегда вскакивали с мест и громко здоровались с умиротворенными старцами, неторопливо шедшими мимо нас к себе домой после намаза. Среди них я всегда искала моего деда, и если он появлялся, я тут же бросала все игры и бежала вслед за ним домой.

Долгое время я думала, что религия была главной причиной холодных отношений моего отца и деда. Я видела, что дед всегда тепло относился к своему сыну, однако последний упорно сопротивлялся идти ему навстречу. Нельзя сказать, что мой отец был преданным членом партии, но он был убежденным атеистом, что, мне казалось, расстраивало дедушку, хоть он, вероятно, перестал затрагивать тему вероисповедания еще задолго до моего рождения. Скрывать не имеет смысла: к деду я была привязана гораздо сильнее, чем к родителям, но дело было вовсе не в религии. Будучи маленьким ребенком я, естественно, сильно не задавалась вопросами о смысле бытия, но я могла реагировать на заботу и теплоту, а нашим с братом воспитанием в большей степени занимался именно дедушка. Конечно, он не готовил нам еду, не стирал нашу одежду и в целом материально нас обеспечивал не он, но зато он всегда поддерживал нас морально, раскрывал наши положительные качества, давал нам ценные жизненные уроки. В первую очередь это происходило, когда он оставался у нас на ночь и перед сном, лежа на топчане, рассказывал нам невероятные легенды, прекрасные сказки, большая часть которых была связана с далеким прошлым нашей родной земли. Порой он убирал какие-то детали, добавлял что-то от себя, рассказывал совершенно новые истории, но что бы он ни говорил, от его слов всегда веяло бесконечным благородством, теплотой, добром, и это было так красиво, что его хотелось слушать, не переставая. Дедушка действительно был удивительным человеком: будучи профессором ядерной физики, преданным своему делу и не оставившим работу даже в глубокой старости, он также беспрестанно стремился изучать другие науки, и никогда не упускал возможность узнать очередную интересную историю из прошлого, чтобы позже в необычной форме изложить её внукам.

Неудивительно, что мой отец, получивший такое же воспитание, как и мы с братом, всё равно трепетно относился к своей истории, к родным традициям и культуре, будучи атеистом. В нашем поселке все дома были построены в европейском стиле, и хотя топчан и имелся во дворах наших соседей, у всех он представлял собой обычное железное сооружение, едва имевшее что-то общее с настоящим восточным топчаном, выполненным из дерева, на котором вырезаны красивые узоры, характерные местной архитектуре. Именно такой топчан и украшал наш двор, как украшали и множество других замысловатых деталей. Поблизости был только один дом, имевший восточные мотивы. Само строение было восточным: дом являлся и ограждением внутреннего двора, а сам дом имел ограждение в виде невысокого железного забора.

Любовь к дедушкиным историям имела отражение и в выборе имен: как-то раз дед нам рассказал, что в детстве наш отец особенно любил слушать легенды об Александре Македонском, и скорее всего поэтому мой брат был назван Искандаром. Меня Саидой назвал дедушка, отец возражать не стал.

В то утро я побежала в комнату брата раньше, чем он пришел ко мне. Он лежал слегка нахмуренный, с приоткрытыми глазами и, казалось, сосредоточенно размышлял о чем-то важном. Наверное, взрослому человеку было бы забавно видеть девятилетнего ребенка с таким выражением лица – не подходило оно ему по возрасту. Но я к этому привыкла. Брат мне всегда казался гораздо старше, чем он был на самом деле.