В доме оглушительная тишина, за окнами никого. Сколько не вглядываюсь в стремительно темнеющий горизонт, ничего не меняется. Я одна, и это уже факт.

Вдруг за окнами мелькает вспышка света. Мощные фары рассекают вечер, и я замираю столбом. Саша? Наверное.

Но машина другая. В голове за секунду проворачивается сотня вариантов, кто это может быть, а машина всё ближе и ближе, пока не останавливается в сотне метров от окна. Фары тухнут, и в слабом сумрачном свете замечаю, как распахивается задняя дверца. Какая-то заминка, потому что никто на улицу не выходит, а я считаю удары сердца.

Какое-то движение, сердце бухает барабаном, глаза болят от напряжения, но на улицу вдруг выходит…

— Артур! — выдыхаю, а серые глаза с льдистым блеском безошибочно находят мои.

Артур

В больнице было дерьмово. Я то блевал, то вырубался напрочь, то пытался кого-то убить, а однажды чуть не разгромил палату, когда врач начал втирать мне о необходимости покоя.

Какой нахрен покой, если пятеро моих ребят на том свете и с дня на день жду ещё жертв? Но врачу этого не объяснить — у него свои задачи, да и слаб был поначалу слишком, чтобы сопротивляться в полную силу.

Но выбить окно и сбежать безумно хотелось.

— Мы вас свяжем, — мрачно пообещал тогда врач и нахмурил кустистые брови. — Допрыгаетесь.

Здоровенный детина, числящийся в больнице медбратом, потирал ушибленное плечо, смотрел на меня волком, а под его маленьким “свинячьим” глазиком расцветал фингал.

Почему-то это меня успокоило.

— Только попробуйте, — ворчливо парировал я, но сил бороться не осталось и я снова вырубился.

Наверное, врач записал моё поражение в свой актив и ещё долго хвастался перед молоденькими медсёстрами, как лихо у него вышло одной-единственной фразой обезвредить буйного пациента. Да и хрен с ними со всеми, надоело. Устал.

— Вам ещё рано выписываться! — спустя полторы недели категорично заявил всё тот же доктор и выразительно зыркнул на меня из-под своих жутко мохнатых с проседью бровей. Честное слово, никогда таких кустов над глазами у людей не видел. Так и хотелось причесать.

— Плевать.

— Вы не можете так вот просто уйти. Это неслыханно!

Я же натягивал принесённую Сашкой одежду, а тот стоял в дверях и всем своим видом показывал, в каком месте мы видели врачебное мнение.

— Доктор, вы большой молодец. Сделали чудо, поставили болезного на ноги. Теперь я встану и пойду, а вы не будете мне мешать. Договорились?

— Нет!

— Договорились.

Врач тяжело вздохнул, Саша лениво ковырялся в телефоне, а я, морщась от тянущей боли в животе, надевал пиджак.

— Обещайте, что будете принимать лекарства и не станете рисковать? — спросил врач, впрочем, без большой надежды на мою сознательность.

— Обязательно буду, — соврал я. — Саша, подгони машину.

Похоже, врач в душе радовался, что Артур Крымский покидает его владения досрочно. Неважно, что за меня ему отбашляли кучу бабок. Пофиг, что приплатили сверху за конфиденциальность и за продление на бумагах времени моего тут пребывания. Со мной трудно, и врач это прочувствовал, кажется, на все тысячу процентов.

И я ушёл, потому что действительно не имел права больше валяться на койке ленивым тюленем, пока Коленька буянит, словно все берега напрочь попутал. Слишком много поставлено на кон, чтобы вот так бездарно тратить время.

— На базу? — спрашивает Саша, когда я кое-как устраиваюсь на заднем сиденьи.

— Глупый вопрос.

Мне всё ещё немного больно, швы тянут, но пока действует обезбол, жить можно. Да и вообще, это всё от безделья и нервов, потом у меня не будет времени колыхать свои травмы. Главное, из больнички вырваться.

— Может быть, всё-таки на базу? — не сдаётся Саша. — Отдохнёшь, поспишь. Потом тебе твою красотку привезём.

Что-то странное есть в его тоне, но я так отупел за пару недель, проведённых в больнице, так сильно напичкан препаратами, что не понимаю, какого хрена Сашке нужно от меня. И почему он спорит? Не пойму.

— Ты моей мамкой, что ли, заделался? Вези меня в лесной домик и не жужжи. Раздражаешь.

Саша выкручивает руль и что-то бурчит себе под нос, но я не слушаю. Он иногда любит изображать из себя мою совесть, но сейчас я не в состоянии выслушивать морали. Устал.

И соскучился.

Чёрт, ведь реально соскучился. Между вспышками гнева, рвотой и отключкой у меня было дохрена времени, чтобы попытаться обдумать и что-то для себя решить. Очень много времени, но примерно день на седьмой я решил, что препарировать чувства — та ещё дурь. Глупость. Ну не выходит у меня разложить по полочкам и найти названия всему, что чувствую. В конце концов, бросил морочить себе яйца.

Будь, что будет. Во всяком случае, я сделаю всё, чтобы защитить Злату от её ебанутого мужа, и это желание — оберегать, защищать — что-то совсем уже новое для меня. Ну да и хрен с ним, по ходу разберусь.