Артём сидит на кухне, что-то с аппетитом ест.

— Присаживайтесь, — кивает он на стул и ставит передо мной тарелку с горячим супом. — Ребята уже поели.

Мне хочется плакать. За мной очень давно никто не ухаживал. А чтобы Алексей вот так просто поставил тарелку с едой — никогда. У нас для этого есть кухарка или собственные руки имеются, когда Галя уходит.

Это невозможно. Я съедаю несколько ложек супа. Он горячий, очень горячий. Он заходит в трещинки на губах и жжётся, но это вовсе не боль. Первый «бульк» я даже не замечаю. Слёзы катятся по щекам и падают в тарелку. Я уже не помню, когда плакала в последний раз.

Артём смотрит на меня — я чувствую, хоть и не поднимаю глаз.

— Я не досолил суп? — спрашивает он. Это попытка пошутить, но я не отвечаю. Невыносимо стыдно, только поделать ничего нельзя. — Всё будет хорошо. Наладится. Ешьте, — успокаивает, укачивает меня его голос.

Ничего не наладится. В том смысле, что мне нет разницы, где находиться. Квартира в городе, дом за его чертами — клетка. Ошейник. А скоро прибудет хозяин и продолжит мучить меня. Это у него может всё наладиться. Он найдёт выход, договорится с теми, с кем поссорился или не поделил территорию. А для меня ничего не изменится. Но сказать об этом я не могу.

Слёзы заканчиваются сами по себе. Пролились и высохли. Я доела суп. Артём поставил передо мной второе — пюре с котлетой. Как в детстве. Так делала мама. Простая незатейливая еда, от которой, оказывается, я отвыкла, но дороже которой нет ничего.

Потом он ставит чашку с чаем — крепким до горечи.

— Сахара? Я не знаю, какой вы любите.

Господи, кого-то ещё интересует, какой чай я люблю. Как бы там ни было, я съела всё. Можно сказать, вылизала тарелки, чего не случалось со мной очень давно. Ела без аппетита всегда. К тому же, Алексею нравятся хрупкие женщины. Беззащитные. Чтобы позвонки торчали. Это его заводит. Даёт ощущение, что он сильный и могучий. Таких легче ломать, наслаждаясь хрупкой незащищённостью.

— Без сахара, — качаю головой. — Но не такой крепкий, наверное.

Это смелость высшего уровня. Алексею я бы никогда в подобном не призналась. Правда, он никогда не наливал мне чай, а уж тем, что мне нравится или не нравится, он вообще не интересовался. Мне кажется, спроси его — и он не найдёт ни одного правильного ответа, что я люблю. Это касается всего. Не только еды.

Артём поступает проще: он забирает чашку из моих рук — мягко и осторожно. Его пальцы скользят по моим. Горячие. Я помню всё до мельчайших подробностей. Простое касание? Или специальное? Я не знаю. Лишь дух захватывает, воздух в лёгких застревает. Я захлёбываюсь пустотой, но продолжаю играть роль: сижу смирно, глаз не поднимая. Здесь везде камеры. Им незачем видеть моё лицо и эмоции.

Он отливает мой чай в свою кружку. А в мою чашку льёт кипяток.

— Вот так сгодится?

— Вполне.

Артём кивает и пьёт «мой», отлитый чай. Я вижу, как его губы касаются края кружки. Меня бросает в жар. Я поспешно делаю глоток, обжигаюсь, закашливаюсь, ставлю чашку на стол поспешно. Чай разливается, выплёскивается мне тыльную сторону ладони.

Неловкая корова!» — слышу я голос мужа и сжимаюсь.

— Рина, ну что же вы сидите? — снова возвращает меня в кухню мужчина, которого я слишком хорошо помню.

Он хватает меня за руку и тянет к раковине, подставляет обожжённое место под струю холодной воды.

Я невольно вскрикиваю: это то самое запястье, что сжимал сегодня Алексей. Там багровые синяки и болит.

— Простите, — кажется, он чертыхается почти неразборчиво, затем осторожно промокает руку и мажет обожжённое место маслом. Там ерунда — лёгкое покраснение, а он носится со мной, как с принцессой элитных кровей. Будто я очень важная персона. Но, может, так и поступают слишком хорошие телохранители — хранят тело своих подопечных во всех смыслах.

— Всё хорошо, — мотаю я головой. — Я сама виновата.

И тогда он хватает меня за плечи. Не резко, не нежно. Просто кладёт руки и немного сжимает

— Посмотри мне в глаза, — это почти команда, но звучит как просьба — тихо и напряжённо.

— Не надо, — испуганно бормочу я, сжимаясь. — Здесь камеры, — произношу одними губами.

— Они отключены, Рина. Не бойся. Просто посмотри мне в глаза.

— Что вы делаете? — она всё ещё не может поверить, пытается переиграть ситуацию, но не возмущается громко и напоказ, а жалко шепчет, всё ещё не поднимая глаз.

— Просто посмотри мне в глаза. Ну же, не бойся, — прошу я её. Мне до пиздеца сейчас нужно, чтобы она хоть немного пришла в себя. Хочу увидеть не запуганную истерзанную чужим мужиком женщину, а мою девочку. Ту самую — смелую, что могла вышагивать на высоких каблуках и привораживать взглядом.

У неё другая причёска. Волосы обрезаны до плеч и скрывают часть лица. Но синяк на подбородке не спрятать. И руку, что сжимал этот прыщ и наставил отметин, — тоже. Если я раздену её сейчас, при свете, увижу и кое-что другое. То, чего не смог увидеть там, в тёмном номере. Теперь мне понятно её четвёртое «не». При свете я бы заметил.