— Я вынужден уехать. Все инструкции ты знаешь, — бросает он мне. — С тобой остаются двое, будут охранять снаружи. Катерина! — кричит он и широким шагом направляется в спальню.

Я выхожу вон из дома. Мне нужно остыть и подумать. И лучше не видеть и не слышать, что этот гусь будет творить там, за закрытыми дверьми.

Я не знал, что будет так тяжело. Зачем, зачем я влез во всё это? Даю себе мысленно пинка. Я знаю, зачем. Но очень важно знать, что об этом думает та, ради которой я сунулся не пойми куда.

Рина

Алексей уехал. Свалил. Бегал по комнате, махал руками, бормотал проклятия, шипел на меня, но, слава богу, не стал ни руки распускать, ни трахать. С него бы сталось. Что-то подсказывало мне: ему сейчас даже не до секса, которым он всегда снимал любое напряжение. Видимо, есть в жизни вещи, способные и у Маркова отбить охоту спариваться.

Я давно научилась пропускать мимо ушей его бешенство. И то, что он говорит в минуты помутнения. Важно сидеть не шевелясь. Не задавать вопросов, чтобы не провоцировать. Тогда есть шанс избежать его гнева.

— Сиди тихо и не высовывайся. Дальше ворот — ни шагу. В доме еды хватит на месяц. Тебе и тем бугаям, которых я оставляю с тобой. Они тебя защитят, вдруг чего. Вернусь — проверю! — грозит Марков мне кулаком, а я сижу со взглядом куклы и кивнуть боюсь.

Когда он уходит, я кутаюсь в плед и прикрываю глаза. Что за дичь он нёс? Месяц? Он исчезает на месяц? Я, наверное, что-то прослушала или не так поняла, но было бы здорово, если б мой персональный монстр свалил подальше и исчез хоть на какое-то время. Я так устала. Но он никогда не покидает меня на долгий срок.

Ему постоянно нужен секс и разрядка. Он питает слабость к жестокости, но статус и положение не позволяют Алексею светиться и насиловать или избивать каких-то левых баб или проституток. Как он говорит — всегда найдутся доброжелатели, что изваляют его доброе имя в дерьме.

Зато дома можно всё. У него есть персональная отдушина, куда можно слить и сперму, и своё плохое настроение. Почесать кулаки и унизить, когда душа требует размахнуться широко.

Я зарываюсь поглубже в плед, и непрошенные воспоминания жалят меня осами, злыми шмелями атакуют измученный мозг. От них бы я тоже избавилась, если бы могла. Но память не поддаётся уговорам. Она живёт, чтобы я помнила.

Ничего не изменилось после того, как он заявился ко мне с цветами. Словно и не было его прихода. Будто и не сидел Марков на нашей кухне и не пил чай. Я терялась в догадках. Мучилась неопределённостью. Хотелось вопросы задать, что это значило? Может, он просто приходит вот так к сотрудницам, как ходят учителя по домам, чтобы узнать, в каких условиях проживают их ученики?

Но я не смела спрашивать. Зачем? Ничего не произошло такого, чтобы я почувствовала: Алексей Степанович относится ко мне по-другому. Изменилось лишь одно — моя зарплата. Она стала значительно выше.

У меня появилось больше работы. Я получала какие-то премии, а немного позже повысился оклад. Я всё это объективно заслужила. Особенно, если учитывать, сколько сил приходилось вкладывать на благое дело процветания его компании.

Никто, ни одна душа не могла меня упрекнуть в том, что я получаю деньги за красивые глазки или особое расположение начальства. Марков относился ко мне, как и прежде. Лишь иногда я ловила в его глазах жадный интерес. Голод. Правда, эти моменты были столь редкими, что я убеждала себя: показалось. Я выдумываю то, чего нет и не может быть.

Ляля училась в выпускном классе. У Ляли всегда были проблемы. Из нас двоих — она красивее, привлекательнее, но и характер не сахар. А поэтому вечно находила на свою голову проблемы.

В тот период она переживала сложную влюблённость, а я из-за вечной занятости мало уделяла ей внимания, поэтому пропустила, когда всё зашло слишком далеко.

Вспыльчивая и резкая, Ляля не терпела никаких увещеваний, плохо поддавалась всякого рода душевным беседам. Часто замыкалась в себе и не спешила делиться откровенным.

Нам пришлось сделать аборт. Нам — потому что я никогда не отделяла себя от сестры. Всё, что у нас случалось, мы переживали вместе. По-другому и быть не могло: она — единственное, что осталось у меня от семьи.

Это было Лялино решение. Я колебалась. Но ей было всего лишь семнадцать, предстояло окончить школу, поступить в институт. Не знаю, как бы мы справились с ребёнком. Ляля в то время мамой быть не пожелала.

А потом у меня случилась поездка за границу — не первая, но знаковая. Мы отправились на важные переговоры с Марковым. Он всё продумал, всё рассчитал. Там, в гостиничном номере, случилось неожиданное для меня и закономерное для него.