И как раньше, в детстве, мне чудилось, будто бы передо мной идет не пожилой бородач в побитых жизнью и путешествиями обносках, а нечто древнее, могущественное, идущее вперед по Дороге, проложенной сквозь само время…

***

Наливка, что принес с собой дядька Раферти, оказалась на диво хороша. Сладкая, настоянная на вишне и черноплодной рябине, в сгустившихся сумерках она казалась густой венозной кровью, только-только выпущенной из открытой раны. Я и опомниться не успела, как в голове начало слегка шуметь, и хоть выпитая наливка не помешала бойкости и гибкости моего языка, встать и пройтись по узкой досочке я бы уже не сумела.

Мы сидели на отшибе на коротеньком бревнышке, с которого Раферти пришлось сгонять какую-то слишком уж увлекшуюся друг другом влюбленную парочку, распивали остатки наливки, пользуясь прихваченными с ближайшего прилавка глиняными чашками с выщербленным краем, закусывали холодным свиным боком с пряностями и наблюдали за тем, как понемногу затухает праздник Лугнасада. Те, кто помоложе, с наступлением ночи вряд ли разбредутся по домам – напротив, будут поддерживать костры на берегу реки, кто посмелее – наверняка полезет купаться голышом, не здесь, конечно, а выше по течению, но народный праздник уже заканчивался. Стихли инструменты музыкантов, вместо песен подвыпивший народ горланил непристойные частушки, эхо от которых далеко разносилось над водой, а шатры и торговые ряды уже давно были свернуты, и значительно полегчавшие телеги с добром ставили полукругом прямо на берегу у оставшихся гореть костров.

С дядькой Раферти мне всегда было очень легко, и этот раз не стал исключением – бородач успел выслушать от меня все здешние новости и сплетни, рассказав в ответ ворох забавных историй, принесенных из дальних земель. А сейчас мы с ним просто молчали, глядя в ночь на золотые лепестки костров, горящих вдоль кромки воды. Раферти курил старую, почерневшую от времени и табачной копоти трубку, то и дело пуская аккуратные колечки дыма, едва заметные в сумерках, а я держала обеими руками чашку с остатками наливки, плещущимися на донышке.

– Малая, тебя что-то беспокоит? – неожиданно поинтересовался бородач, выпуская очередное колечко дыма. – Ты как будто ходишь кругами, хочешь чего-то спросить, а никак не решаешься. И ведь это явно вопрос не о делах сердечных, с ним бы ты к любой подружке подобраться сумела.

– Дядька Раферти, – задумчиво произнесла я, глядя вдаль, в сторону реки, над которой уже поднималась тонкая белесая дымка. – Расскажи мне про фэйри? Где их искать, как распознать в людской толпе? Я хочу знать, как наставники Одинокой Башни так легко и быстро понимают, что перед ними не человек, а волшебное существо – ведь внешне эти создания неотличимы от людей.

Я выпалила это на одном дыхании, тараторя, почти как на первом экзамене по изготовлению снадобий, когда от волнения я не знала, куда деть руки и дважды едва не превратила лекарство в малопригодное варево, а то и вовсе в яд. Я напряженно ждала ответа – но старый бродяга молчал, глядя на меня пристально, оценивающе. Наконец, он глубоко вздохнул, выпуская в вечернее небо клуб душистого дыма, придавил пальцем последние тлеющие остатки табака и принялся выколачивать трубку прямо о бревно.

– Вовремя я пришел, Арайя, – негромко произнес он, пряча трубку за голенище сапога. – Очень вовремя. Расскажи мне, без пяти минут волшебница Одинокой Башни, зачем тебе знать так много о фэйри? Разве наставники не рассказывают вам о «молодом народце»?

– Рассказывают, еще как, – я фыркнула, неловко взмахнула рукой, едва не выплеснув остатки наливки на землю. – Вот только толку с их рассказов, с их книжек, если ответы приходится искать в той части библиотеки, куда не пускают не только учеников, но и младших учителей. Нас учат читать следы, подмечать мелочи, распознавать неочевидное в очевидном, но никогда не расскажут, как заключать союзы с волшебными существами!

– Вот оно что, – неожиданно серьезно произнес Раферти, глядя на меня сверху вниз, и на миг мне почудилось, будто бы надо мной нависла скала, огромная, невероятно тяжелая, холодная и безжалостная. – Ты, такая юная волшебница, совсем еще девчонка, которая, судя по всему, не умеет еще ни пить, ни целоваться с мужчиной – а уже хочешь себе раба из «молодого народа»?

– Почему раба? – совершенно искренне удивилась я, невольно отодвигаясь подальше от бродяги на самый краешек бревна, почти забыв о глиняном стакане, который будто бы потяжелел и теперь нещадно тянул мои руки к земле. – Мне нужен защитник на то время, пока солнце скрывается за горизонтом и волшебная сила по Условиям оставляет меня.

– А чем тебе не угодил человек? Не так уж их и мало, людей, у которых Условием колдовства является ночной мрак или свет луны, – колко, холодно усмехнулся Раферти, игнорируя мой вопрос, и от этого смешка мне стало неуютно, жутковато. Как будто на расстоянии вытянутой руки от меня сидел не хорошо знакомый бродяга, который в свое время привел меня к новой жизни, где почти позабылся душащий ночной кошмар, а нечто чуждое, суровое, древнее. То, что имеет право судить – и судит.

– Люди… я не думаю, что найдется такой, кто захочет оберегать меня от жителей изнанки тени, от «молодого народа», от тех, чье место во тьме, – я все же выронила стакан, расплескивая остатки наливки по босым ступням, но даже не наклонилась, чтобы подобрать его. Ночь неожиданно перестала быть теплой, приятной и безопасной, и это ощущение мне очень не понравилось. Будто бы сгустились непроглядные тени, сомкнулась мгла – и нечто принялось с интересом наблюдать за нами тысячами невидимых глаз. Жуткое ощущение, от которого перехватывает дыхание, а сердце от страха начинает колотиться где-то в горле. – А фэйри – он, я уверена, сможет. Ведь он знает повадки своих сородичей, его сила велика, он не связан Условиями колдовства, потому может чаровать так же легко, как дышит, и он…