Вечером царь поднялся на крепостную стену, чтобы в подзорную трубу рассмотреть противника, чьи полки стояли вокруг белого шатра Алекоса.

— Ты же мечтал сразиться с ним, почему же не принял его вызов? — спросила Евгения.

— Потому что он на самом деле олуди, — ответил Хален, не отрываясь от трубы. — Мне многое нужно было успеть сделать перед тем, как встретиться с ним. А теперь послушай меня внимательно, Эви. Завтра здесь произойдет сражение. Если ты встретишься с ним, то погибнешь, мне не нужно видеть будущее, чтобы знать это. И я хочу, чтобы тебя здесь не было. В городе есть подземные ходы, ведущие далеко за стены…

— Даже я не могу знать, что станет со мной завтра, — перебила она. — Ты должен с ним сразиться. Но и мне придется рано или поздно с ним встретиться, и я не хочу ждать!

— Он сильнее тебя, Эви, — сказал Хален. Его постаревшее, черное от загара и горя лицо было неподвижно. — Пусть ты олуди, но ты женщина, и все твое боевое искусство перед ним как детский лепет. Он убил Бронка за две минуты. Там, где он проходит, вырастают горы изувеченных трупов. Я запрещаю тебе выходить на этот бой.

— Мы решим это вместе, я и он. Я столько лет боялась за тебя. Будет справедливо, если и ты за меня попереживаешь чуть-чуть!

Она улыбнулась, поцеловала его над бровью. Он без выражения посмотрел на нее и отвернулся. Ее лицо было светлым и спокойным, и вообще весь сегодняшний день она была с ним особенно нежна — не хотела лишний раз волновать. Хален еще раз окинул взглядом простирающуюся вокруг серую равнину и долину, зеленеющую внизу. По привычке посмотрел через плечо, где всегда стоял Венгесе. Евгению острым ножом резанула по сердцу его боль. Происходящее уже не казалось ему сном. Она могла хотя бы уходить в свой внутренний мир, где все вечно и всегда есть свет, а значит, и надежда; Хален же свою надежду давно оставил у Гетты. Жизнь заканчивалась здесь, на угрюмых стенах древней крепости, и ему осталось сделать лишь одно: подороже отдать ее.

Они прошли в зал, где расположился штаб. Кто-то из военачальников суетился, ходил туда-сюда, раздавая приказы. Несколько гвардейцев точили мечи. Оставшиеся в городе женщины под присмотром Эвры чинили их мундиры. В стропилах под высоким потолком порхала заблудившаяся ласточка. Не время горевать по погибшим; плакать будут завтра те, кто останется жив…

Они поели, не чувствуя вкуса пищи. Хален хотел поговорить с ней, но понял, что она сейчас не здесь, и был даже рад этому.

— Схожу в город, — сказал он.

Она не услышала, раздумывая над тем, куда уходят души погибших. Ей бы следовало это знать, но другой мир не желал пока открыть эту тайну. Что ж, завтра она сама окажется там, и секретов больше не останется.

— Госпожа! — окликнула ее Эвра. — Ты не хочешь пойти к раненым?

Подруга держала в руках аптечку. Евгения покорно пошла в дом губернатора, где организовали госпиталь. По пути она заглянула в конюшню, убедилась, что Ланселота и других коней почистили и накормили. Мечи и копья оставили на его белоснежной шкуре несколько ран, но олуди подержала над ними руки, и они стали затягиваться.

Ночью она еще раз поднялась на стену, прищурилась, отыскивая белый шатер царя Алекоса. Когда она шагала наверх по лестнице, ей вдруг пришла в голову шальная мысль: что, если пойти к нему? Если прийти открыто, он вынужден будет оказать ей почести и выслушать. Она сможет попросить его… Предложить ему…

Евгения покачала головой, швырнула вниз отколовшийся от стены камешек. Алекосу не нужна ни царица, ни олуди. Он хочет получить весь мир, и доброй олуди нечего предложить ему взамен! Ей следовало встретиться с ним в самом начале, когда он только стал царем Шедиза и еще не набрал силу. Быть может, тогда они смогли бы договориться. А если нет, она должна была убить его! Зарезать под покровом невидимости, приказать ему утопиться, обхватить руками и ногами, поднять в воздух и сбросить с высоты, чтоб его голова раскололась у порфировых колонн… Или Хален — почему Хален не подослал к нему тайного убийцу?! Они должны, обязаны были предпринять меры с самого начала! Разве иантийское благородство, которым они так гордятся, стоит всего этого?!

Хален пришел поздно, убедившись, что все готово к завтрашнему сражению. Было не до любви — они лежали обнявшись в ожидании утра, и молчание говорило больше, чем любые слова… Он слишком утомился и скоро заснул. Евгения смотрела на его лицо, изрезанное морщинами, и во сне сохранившее суровость. Он состарился до срока, и каждый день добавлял седины… Когда-то она думала, что ее муж умрет в глубокой старости, в своей башне в Киаре, окруженный детьми и внуками, и губернаторы на своих плечах понесут его тело к реке. Теперь половина рассов была мертва, а вторая готовилась умереть. Но ей было все равно. Раз небо решило отказать им в своих милостях, пусть оно и решает, как быть дальше. На секунду ее сердце радостно подпрыгнуло — скоро она наконец узнает, что там, по ту сторону жизни! За себя она не боялась нисколько и даже вознесла небесам благодарную молитву за то, что они позволили ей пойти туда, не расставаясь с любимыми.

Настало теплое осеннее утро. Солнце в дымке едва-едва показалось из-за гор. Они умылись и позавтракали как обычно, и помогли друг другу застегнуть доспехи. Потом Хален ушел в город проверить готовность людей. Евгения сходила в конюшню, велела оседлать Ланселота и поговорила с ним… Вернулась, вложила меч в ножны, проверила, на месте ли ножи, потянула за ремень щита — надежен ли. Ни Пеликена, ни Эвры не было видно. Ей все казалось, что она что-то забыла, нужно что-то сделать, что-то кому-то сказать, — а что, не могла вспомнить. В зале было пусто — все были во дворе, и только ласточка все носилась меж деревянных стропил. Евгения поймала ее взглядом, позвала, и крохотное тельце упало ей в руки. Она вынесла птицу во двор и отпустила, вернулась обратно… Изо всех сил она всматривалась в себя, пытаясь отыскать путь, по которому пойдет скоро, но он упрямо ускользал. Вот она, казалось, ухватила, увидела, начала понимать…