— Я, значит, пригоден? — уточнил Арон.

— Более чем — без тени сомнения согласилась она.

— Сначала, мужчин приносили в селение, и предлагали остаться. Были те, кто оставался, но по ряду причин, это не прижилось. Из-за глупости, жестокости и людской недалекости, это стало слишком рискованно. Вскоре, люди окончательно стали вызывать к себе отвращение. А жизнь их в глазах ощутивших силу валькирий, потеряла всякую ценность.

Женщины в бою показали себя крайне эффективно. И те немногие мужчины, что остались у нас, перестали принимать участие в вылазках. А население теперь медленно, но, верно, давало прирост. Теперь валькирии не церемонились. Кружась там, где люди затевали битвы, они без труда вычленяли самых сильных и удачливых воинов. Чаще всего, дожидались, пока их ранят, или те упадут без сил, или уснут. После, судьба воина была не завидной. Одна или две валькирии уносили несчастного с поля боя. И если кровь его на вкус их удовлетворяла — совокуплялись. А если он не годился, пускали в расход. Хорошей шуткой считалось оставить человека где-нибудь на пике скалы или на высоком уступе, откуда он вряд ли смог бы спуститься.

— А что было потом с этими воинами? — заинтересовался кузнец, слушая до того не перебивая.

— Они умирали — развела руками Уна — Как правило, в процессе. Разгоряченные битвой девы не сдерживали себя. Кроме того, к ужасу старейшин, оказалось, что кровь начала действовать на дев как наркотик или алкоголь, лишая страха и морали. Вызывая привыкание. Участились случаи сумасшествия и жестоких стычек среди своих же.

— Ты тоже так совокуплялась?

Уна отвела глаза. Ответ был очевиден.

— В течение столетия, людей, обладавших нужной нам группой крови, не стало. Мы всех извели. Что, отчасти, решило проблему морали, но подорвало рождаемость. Попытки, конечно, были. Девы привыкли убивать и совокупляться… но дети, если зачать их было суждено, редко выживали. Впрочем, как и дети, зачатые среди сородичей. Без свежей крови народ вырождается.

У валькирий, не смотря на привитую жестокость, привязанность к своему потомству крайне сильная. А от того, встала еще одна проблема. Неудавшиеся матери в слепом отчаянии бросались на скалы. Зрелище было страшным….

— А что с крыльями? — вставил Арон.

— А что с ними? — не поняла она.

— По логике вещей, будь я твоим сыном, у меня должны были вырасти крылья.

— О, это совсем не обязательно. Как ты мог заметить, многие из нас носят стальные крылья. Такое было и раньше. Дети чистокровных родителей, как и дети боевых валькирий, не всегда имели крылья. Главное, это дар, который передается от матери. Возможность управлять им.

Мы… пробовали вживлять крылья мужчинам что остались, с нами добровольно. Но это печально кончилось…

— Вживлять? — переспросил кузнец.

— Да. Мы это умеем. Старейшины многое знают. Еще с тех времен, когда наш народ жил иначе.

— Интересно… И, что было дальше?

— Дальше… — она грустно улыбнулась — Наш король запретил нападать на людей. И тем более совокупляться. Теперь он хотел мира. Надо сказать, что и люди подустали от долгой вражды. Появились правители, с которыми стало возможно договариваться. Снова торговать.

Сольвейг же, младшая из чистокровных дочерей Ангуса и Гуты, выросшая на рассказах о славных битвах и, успевшая к тому времени, попробовать крови — подчиниться не смогла. Ее молодая горячность, и те навыки, которые воспитал отец, жаждали свободы. Рвались наружу. Вот наш король и приставил меня приглядывать за дочерью, в надежде, что эта бравада, вскоре, пройдет. Что за времена то были….

Уна мечтательно прикрыла глаза.

— Однако, девочка взрослела. А жажда крови и новых битв в ней лишь крепла. Она свирепела. Набирала сил и умения. Ощутила мощь. Никто теперь не смел ей указывать. Ее стали бояться. До тех пор, пока король Ангус не решился-таки ее усмирить. Как ты знаешь, все кончилось плачевно. Она его чуть не убила.

— А что за история с ее именем? — вспомнил Арон.

— Сольвейг? Оно означает «Луч солнца». Она была последней из чистокровных детей. Когда она родилась, старейшины сразу предрекли ей великое будущее. Она должна была стать одной из великих. Вместилищем колоссальной духовной силы. А потому и отношение к ней с детства было особым. Возможно, это и сыграло плохую шутку. Она всегда чувствовала свою исключительность. Стала меня игнорировать, улетать одна, пропадая неделями. А возвращалась, смердя зловонием, вся в грязи, перемазанная кровью.

В один из таких моментов, я и повстречалась с твоим отцом. Искала эту несносную девчонку, а наткнулась на одинокого путника в поле ржи.

— И ты его атаковала! — Арон усмехнулся. История повторялась.

— Да. Без зазрений совести. Чисто инстинктивно. Уверенная в своих силах и безнаказанности, я обрушилась на него с высоты. Но он отразил удар просто и легко. Без страха и сомнений.

Я нападала снова и снова, раня его и крыльями, и когтями, и мечом. Но не смогла нанести ощутимых повреждений. Вскоре ему это надоело. Твой отец просто схватил меня за руку, и силой отобрал меч. Потом подобрал сумку и пошел домой, истекая кровью. А я осталась как дура, посреди поля стоять. Напасть я больше не решилась, но до дома его проследила.

Мало того, что он не удивился. Он не испугался, не уступил в силе и, почему-то, не убил меня. В том, что он мог это сделать, сомнений не было. Я поняла это, когда немного остыла. Покружив какое-то время над его домом, я решила нанести визит вежливости. Выждав момент, я, сложив крылья, влетела в окно. А он сидел за столом и, как нив чем не, бывало, ужинал.

Он был старше, чем ты сейчас, но похож как две капли воды. И я засмотрелась… Забылась, на какое-то мгновение. Потом, опомнившись, насколько могла вежливо, попросила вернуть мое оружие. Странно, но он согласился. Повертев в руках мой меч, он вернул его, вперед рукоятью. Я убрала оружие в ножны и спросила его имя. Он спросил мое, и я улетела.