Природой так устроено, что, как это мило называют медики и социологи, в репродуктивном возрасте следует иметь семью. Не сексуального партнёра – а именно семью как среду, наиболее приспособленную для выращивания потомства. Партнёра завести легко, но далеко не каждый, кто готов с тобой спать, согласится взвалить на себя заботы о твоём ребёнке. Словом, непринуждённые отношения без взаимных обязательств оказались мне неинтересны. Не то чтобы я не попыталась, отчего же. Было полезно пройти и через это – хотя бы в порядке эксперимента, чтобы понять, от чего я отказываюсь. Выбор претендентов оказался богатым, и в их числе были даже холостые мужчины. Одни, не смирившись с отказом, гордо вычеркнули меня из списка своих контактов; с другими из них я даже сохранила приятельские отношения. Как раз от одного из этих последних я и услышала очередное откровение: он признался, что, как только увидел меня, сразу понял, что у меня «девять из десяти отсеиваются уже при подаче заявления». Словом, оказалось, что я довольно взыскательна.

Эти подсказки, если их не игнорировать, бывают очень своевременны и полезны как раз тем, что позволяют увидеть себя со стороны. Брошенное как-то вскользь одним моим родственником замечание: «Вот скажи, почему ты себя противопоставляешь?» – помогло избавиться от навязанного мне комплекса быть выше всего этого. Мне тогда было всего лет пятнадцать, но и того моего умишка хватило, чтобы понять: это действительно не вариант. Понимание пришло не одномоментно, однако, как шутят армейские, задание было дадено и время засекено: процесс пошёл. Другая родственница, женщина прямолинейная и суховатая и, к тому же, крепко меня недолюбливающая, как-то процедила сквозь зубы: «А ты не добрая!» Честно говоря, до этого момента я и не задумывалась, добрая я или нет. И что такое вообще доброта? И можно ли стать добрым?

В определённом смысле я действительно не добрая. Не «недобрая», а раздельно – в зависимости от того, пишете ли вы частицу «не» слитно или раздельно, смысл слова получается разный: недобрая – это временный признак, настроение (недобрая усмешка); в то время как не добрая – качество более или менее постоянное. Так вот, я и правда не добрая – в обывательском смысле. Я никогда не стану лить слёзы с человеком, у которого приключилась беда. Любого масштаба. По мне часто вообще невозможно понять, что я чувствую и чувствую ли вообще хоть что-то – это я уже знаю. В этом я похожа на свою бабушку. Она меня очень любила, но никогда надо мной не сюсюкала, не тетёшкала и не проявляла своих чувств общепонятными способами, которые для большинства служат главным показателем. Её любовь ко мне имела деятельный, практический характер, то есть выражалась в том, что она меня кормила, одевала – обшивала и обвязывала своими руками, мазала йодом мои разбитые коленки и ставила клизмы, заплетала косички и поила валерьянкой, когда мне снились страшные сны. Что проку лить слёзы и причитать? Но я всегда чувствовала её любовь и знала, что могу на неё рассчитывать…

И я встречала огромное множество людей, которые будут проливать слёзы над твоей бедой, и говорить кучу ненужных чувствительных слов, и причитать, и делать бровки домиком, и комкать в руках мокрый платочек – но, выйдя и затворив за собой дверь, тут же забудут о тебе и вернутся к своим делам. Это как старая графиня Ростова, которой посердиться и поплакать было необходимо для хорошего пищеварения, а вовсе не оттого, что у неё были причины сердиться или плакать.

Вот такая, понимаешь, вывеска.

Письмо 9. Странное время

Это было странное время.

Целых два месяца я прожила, не касаясь ногами земли. Именно так: просыпалась – и взлетала. Гравитация была минимальна – как на Луне, когда привычные усилия оказываются чрезмерными и при каждом шаге тебя подбрасывает, как воздушный шар.

Вещи и поступки ничего не значат сами по себе или, вернее, значат ровно столько, сколько написано о них в словарях и в инструкциях. Мы сами наделяем их тем смыслом, который взрастили в собственной душе. Говоря о душе, я имею в виду то сложное нечто, которое как раз и придаёт смысл всему, что нас окружает и что с нами происходит. То самое силовое поле, которое вырабатывает каждая человеческая единица. Это поле не имеет постоянных свойств, у кого-то оно больше, у кого-то меньше – но более плотное. Оно может быть вязким или упругим, притягательным или отталкивающим, обволакивающим или жгучим – причём даже у одного и того же человека в разное время душа приобретает разные, если так можно выразиться, физические характеристики. Как знать, может быть, именно эта его переменчивость виной тому, что никто до сих пор научно не обосновал существование души. Но наши чувства тоньше и универсальнее любых физических приборов: каждый прибор настроен на вибрации только одного типа – чувства реагируют на любые.

Но я опять уклоняюсь. Очень трудно писать об этом и не впасть ни в одну из крайностей – ни в мистику, ни в сентиментальность, ни в скепсис. Реальность гораздо сложнее каждой из этих составляющих и, как любая система, является чем-то большим, чем простая сумма входящих в неё элементов.

Итак, это было странное время. Теперь бы я назвала это Преображением – именно так, с большой буквы, как в Писании. «…И просияло лице Его, как солнце, одежды же Его сделались белыми, как свет», да простится мне такая выспренняя и дерзкая аналогия. Но правда: очень похоже! Словно замкнулась какая-то электрическая цепь и ток Вселенной потёк по моей кровеносной системе…

После, перечитывая ленту нашей со Львом переписки, я пыталась увидеть её другими глазами – глазами постороннего – и вынуждена была согласиться, что в ней не было ничего особенного. Ну, то есть, если все фразы истолковывать в соответствии со словарными значениями входящих в них слов. Решительно ничего! Обыкновенный приятельский трёп – даже не дружеский, болтовня случайных знакомых: о том о сём, о работе – о детях, немножко о книгах, немножко о мыслях. Факт! Но я засыпала, укрывшись собственным крылом, и просыпаясь, видела восходящее солнце сквозь тонкий узор его перьев…

Впрочем, даже в эту пору я не была так уж слепа и понимала, что образовавшееся притяжение было односторонним. Но я не хотела смотреть правде в глаза и все намёки предпочитала оставлять без внимания. Иными словами, я уже падала, но продолжала думать, что лечу. Надежда умирает последней. Лев был мил, любезен и деликатен – до определённого момента. Мы могли беседовать часами, оставаясь онлайн почти целый день, но на другой день он отсутствовал в Сети – таков был график его работы, на третий появлялся снова, но дискретно: был занят другими делами. Иногда пропадал на несколько дней – командировки, и мне ничего другого не оставалось, как принять эти условия. Я не находила себе места и иногда, не выдержав, писала короткие сообщения, на которые не получала ответа.