Мне было нужно это рассказать это кому-нибудь еще тогда. Но тогда было некому. Муж и так все знал, пройдя весь путь от первого моего теста с двумя полосками до момента, когда он взял на руки своего ребенка. Но уже не от меня.

Друзья шарахались от этой темы, словно боялись заразиться. Потом я поняла, что они просто не знали, как утешить меня, чтобы не ранить. Но в тот момент казалось, что они бросили меня одну.

Соседи и знакомые жадно хотели подробностей, чтобы обсудить, что я делала не так.

В лучшем случае — жалели.

«Всего двадцать лет» — как будто возраст спасает от страшного. От погасшего внутри солнца.

— Был уже шестой месяц. В Америке выхаживают даже с пятого, я видела в сериале. Но у меня некого было выхаживать…

Меня спрашивали — вы нервничали в последнее время? Вы употребляли наркотики? Вы делали что-нибудь необычное?

Что, что я могла делать необычного, чтобы мой малыш, спрятанный в самом безопасном месте в мире — умер?

Я нервничала, конечно нервничала!

Тесто не взбилось — нервничала. Пятно с рубашки не выводилось — нервничала. В сериале герой изменил героине — тоже нервничала. Но не могло же это повлиять?

Наркотики?

Я красила ногти на ногах — лак был слишком токсичным? Я ела виноград — он превратился в вино прямо у меня в животе?

Необычное?

Для меня все было необычное, это же первая беременность!

Я винила себя.

Надо было настоять, надо было ехать тогда, ночью, когда я поняла, что случилось что-то плохое. Вдруг его успели бы спасти?

— Меня отправили в больницу… На таком сроке это уже называется искусственные роды. Нет, не в специальную — все эти центры планирования семьи и понтовые клиники не занимаются «такими вещами». На меня смотрели как на убийцу.

Со мной в палате лежала девочка. Пятый месяц, и ребенок еще живой. Но после рождения он не прожил бы и часа. Она не хотела, чтобы он мучался.

Ей было тяжелее.

У меня выбора уже не было.

— Я же выбрала ему имя! Андрюша. Его звали Андрюша. Хотела… подержать его на руках. Похоронить. Но мне не дали.

С тех пор, как две буквы «ЗБ» появились на моей карточке — ядовито-яркие, как тропические змеи — он уже не был Андрюшей. Плод, эмбрион, биоматериал. Нельзя выдать матери на руки ее биоматериал. Он будет утилизирован с другими, нежеланными. Будет думать, что никогда не был мне нужен.

— Не стала брать академ. Ходила на лекции, что-то записывала. Даже сессию сдала. Ничего не помню, что рассказывала на экзаменах, но в зачетке у меня одни пятерки. Наверное, муж рассказал девчонкам, а они — учебной части? Не знаю. Не помню.

Я сошла с ума тогда. Ненадолго, но сошла. Ходила по улицам и разговаривала с сыном. Звала, плакала, просила простить. Пела колыбельные по ночам. Мне казалось, что я слышу, как он плачет, и я пела, пока он не засыпал. Мне нельзя было вставать с постели, но муж уходил на работу, а я — бродить.

— Свекровь говорила, что это она виновата — не удержалась и купила Андрюше носочки. Красивые, синенькие, со снежинками. Нельзя ведь заранее. Мама… ничего не говорила. Она как будто глохла, когда мы при ней обсуждали произошедшее. Застывала, как сломавшийся робот и ждала, пока тема не менялась.

Как-то незаметно оказалось, что у меня в руках чашка с горячим чаем, а я сама сижу, опираясь на Илью, укрытая тремя пледами. И даже Пискля сверкает зелеными глазами из глубины коробки, но сидит там смирно, словно чувствуя, что не время выпендриваться.

— А муж? — теплая ладонь погладила мою щеку, я прижалась к ней и закрыла глаза. — Он не просил у тебя прощения за то, что не поверил?

Я хмыкнула:

— Он не чувствовал себя виноватым. Ему сказали, что так бывает. Чаще всего, если есть генетический сбой… плод… отторгается на ранних сроках. Но иногда механизм не срабатывает и рождается урод. Все-таки природа вовремя спохватилась.

Вовремя…

Для него Андрюши как будто и не было никогда.

«Неужели ты не можешь просто забыть? Не получилось и не получилось, выйдет в следующий раз!»

Внутри него не росло маленькое яркое солнце. Согревающее даже тогда, когда все было плохо. Мы сильно поссорились сразу после свадьбы, я даже швырнула в него кольцом и собралась идти в соседнюю дверь загса — разводиться.

Но все равно внутри было ощущение чуда — что бы ни случилось, мое солнышко уже со мной навсегда.