Шрифт:
– А откуда жених-то?
– внимательно вслушиваясь в разговор, спросил Усов.
– Да тот самый брат или дядька нашего ксендза Сукальского. Богатый, говорят, и большой чин имеет.
– Большой чин! Скажите, пожалуйста!
Усов, как бы удивляясь, покачал головой. Брови его дернулись, а лицо приняло совсем безразличное выражение, только глаза заблестели строже и жестче. Отвернув рукав гимнастерки, он посмотрел на часы и коротко, тоном приказания, сказал:
– А нам ведь пора, друзья.
– Да что это вы так сразу, товарищ начальник!
– засуетилась Франчишка Игнатьевна. Она приготовилась выложить кучу новостей, а лейтенант вдруг бесцеремонно встал и собрался уходить.
– Спасибо, Франчишка Игнатьевна, за угощение, - проговорил Усов и, кивнув Клавдии Федоровне, показал глазами на дверь.
– Так скоро, Виктор Михайлович?
– сказала Шарипова, но, встретившись с ним взглядом, тоже встала.
Как и утром, Усов с Александрой Григорьевной пошли вперед, Клавдия Федоровна с детьми и Кудеяровым - позади.
– Ах какая все-таки ужасная женщина эта самая Стася, мать Галины! беря за руку Усова, проговорила Шура.
– Чем же?
– спросил Усов, ускоряя шаги.
– А ты и не разглядел?
– Разглядел. Но ведь если бы и тебя по-иезуитски нашпиговать, ты была бы такой же...
– При чем тут я?
– Я говорю о воспитании.
– Извини, - вспыхнула Шура, - как бы меня ни воспитывали, но уж это...
– Нечего отговариваться, милая моя, - подзадоривал Усов.
– Я знаю твой характер, потому и говорю.
– А какой у меня характер? И вообще я тебя сегодня не узнаю. Ты с самого утра придираешься ко мне. Ну, какой у меня характер?
– Упрямый.
– Слыхали. Дальше?
– Заносчивый, если хочешь, капризный, мелочный, эгоистичный, самолюбивый, властный... Если тебе дать волю, то выйдет такая Станислава, что сбежишь без оглядки на Памир...
– В общем, я чудовище? Так, да?
– Сухопутное, но не морское. Морское чудовище глупее, а ты умненькая...
– Ага, признался все-таки, что я умненькая. И на том спасибо. А вот у тебя какой характер, представь себе, никак не могу определить.
– Твердый, как вот этот камень.
– Усов показал глазами на лежащий у дороги большой серый валун.
– Что верно, то верно, - согласилась Шура.
– Этого-то я и боюсь. Выйдешь за тебя замуж, ты меня в тряпочку завернешь и будешь возить, как игрушку, куда тебе захочется. А я люблю жить самостоятельно и хочу хоть немножечко мужем командовать, ну хоть капельку... И вот всем сердцем чувствую, что этого никогда не будет. Ты какой-то уж чересчур правильный человек, никакой в тебе трещинки, хоть бы ноготком поковырять. Ну дашь маленечко кое-когда покомандовать, а? Слышишь, жених?
Шура ласково смотрела сбоку на сумрачное красивое лицо своего друга.
– Ну что же ты молчишь? Дашь немножко покомандовать?
– покачивая его тяжелую руку, спрашивала Шура. Вся эта любовная история с Кудеяровым и Галиной настроила ее сегодня на веселый лад.
– Я больше к тебе, милашка, не сватаюсь, - сказал Усов и многозначительно, с озорством подмигнул.
– Это что же, тебя Франчишка завлекла, что ли? А может быть, Стася? Она женщина заметная. С итальянским носом.
– Это ты верно говоришь, - согласился Усов.
– Только как раз не она, а дочка ее. Вот девушка так девушка! Завидую Косте.
– Но ты опоздал, милый.
– Ничего не опоздал. Вторая-то, Ганна, которая в саду копалась и вино приносила... Если бы ты видела, как она на меня поглядывала. Я ведь не буду вздыхать и Клавдию Федоровну донимать, а сразу в машину, на поезд - и на Памир!
– Скатертью дорожка, - пропела Шура и попыталась улыбнуться, но улыбка получилась невеселая. В сестру Галины можно было влюбиться. Двадцатипятилетняя Ганна уже была замужем, но через год после свадьбы похоронила утонувшего мужа, местного лесничего. Она выделялась среди подруг яркой и зрелой красотой. Ганна иногда приходила в школу и брала книги на белорусском языке, которому научилась от своего мужа, белоруса. Шура хорошо знала ее историю. Замуж она вышла против воли родителей, стремившихся найти для нее состоятельного жениха.
– Надо было сегодня посвататься, зачем откладывать?
– колко заметила Александра Григорьевна.
– Мы уж обойдемся без сватовства, - в тон ей ответил Усов.
У Клавдии Федоровны с Кудеяровым между тем продолжался все тот же разговор.
– Ты сейчас в отпуске, и нечего раздумывать!
– говорила Клавдия Федоровна.
– С родителями ее каши не сваришь. Теперь они создадут твоей Галине такую жизнь, что она вниз головой в канал может броситься. Ты бы посмотрел только, с какой ненавистью ее мать смотрела на меня, когда я пошутила о сватовстве. У меня даже уши покраснели... А если бы она знала всю правду? Я даже поражаюсь, почему у такой монахини, как эта Стася, такие прекрасные дочери?