К моему огромному удивлению, светлый двойник некроманта нимало не оскорбился подобными высказываниями, а совершенно напротив, присоединился к моему брату. В своих обвинениях они дошли до того, что начали сомневаться в том, был ли вообще когда-либо человеком этот некромант, или темный дар превратил его в чудовище еще во чреве матери.

Со многими их оценками я, никогда не отличавшийся добрым отношением к Мириному брату, был согласен, но некоторые даже мне, признаться, показались несколько чрезмерными. Как же я сожалею, что не вмешался в их разговор и не направил его в более позитивное русло!

Мира же сидела, опустив голову, и не принимала участия в беседе, лишь иногда вскидывая взгляд то на одного, то на другого. Я не предполагал, что она решится высказаться, ведь ее почтительность всегда превышала все мыслимые пределы. Однако я ошибся. После их слов о превращении ее брата в чудовище еще во чреве матери моя дочь вдруг резко встала и сказала: Все, что вы говорите о нем — неправда. Он не чудовище, он человек!

За взгляд, которым мой брат одарил Миру, я впервые в жизни готов был его убить. Да, я эльф, и всякая жизнь для меня священна, но он не имел, не имел права так на нее смотреть! Девочка всего лишь ошибается, она не заслуживает, чтобы к ней относились хуже, чем к болотной ляго-ящерице!…»

(из записок Аматиниона-э-Равимиэля)

Не выдержав, Мира встала и, изо всех сил сжимая руки в кулаки, чтобы не заметили, что они дрожат, обратилась к брату господина Амати:

— Все, что вы говорите о нем — неправда! Он не чудовище. Он человек.

Повисла пауза. Лица всех сидящих за столом повернулись к ней. Мире стало холодно от их внимания, но, как ни странно, чувства вины она не испытывала. Даже по отношению к господину Амати, хотя еще недавно просто умерла бы от одной мысли, что ей придется разговаривать с его родственниками в таком тоне.

— Ты обвиняешь во лжи эльфа, дитя мое, — мягко произнесла эльфийка. — Не забыла ли ты кое о чем?

— Нет, я ничего не забыла, — ответила Мира. — Я помню, кто находится у меня в гостях, — и, выдохнув сквозь сжатые зубы, она посмотрела этой женщине в глаза. В красивые, холодные, равнодушные глаза. Смотреть в них было трудно. И отчего-то страшно. — Вы можете сколько угодно верить в собственную ложь, но от этого она не становится правдой. Я знаю Тося с детства, он не всегда был таким, как сейчас. Он рос, как обычный ребенок. Мы играли вместе. Он никогда никому не делал плохого, и ни разу не обидел меня. Наоборот, заступался и всегда делился всем, что у него было. Если бы не его дар, он бы так и прожил жизнь обычным человеком, каких тысячи. Вы не имеете права лишать его человеческого звания! Не имеете! И также у вас нет права говорить о моем брате плохо в моем доме!

— Каждый страшный преступник, которого окружающие из-за его деяний считают нелюдью, когда-то был милым маленьким ребенком, — немного скучающе заметила эльфийка.

— И у каждого обязательно найдется родственница — мать, сестра или тетя, которая будет уверять, что он всегда был хорошим мальчиком, и они просто не могут поверить, что он совершил те злодеяния, в которых его обвиняют. Вы здесь не одиноки, моя дорогая. Ваши чувства понятны, но это не означает, что им нужно поддаваться.

— Насколько я помню вашего брата, дитя, проклял ваш собственный город, — подал голос второй эльф, имени которого Мира не запомнила.

— Они его не проклинали. Всего лишь не разрешили жить в Тирту. И чудовищем не называли.

Рось, сидевший рядом с ней, тихо хмыкнул.

— Вот видишь, дитя, — сказал брат господина Амати, — даже твой…. — эльф на секунду замялся, как будто хотел сказать непристойность, но потом вежливо кивнул в сторону Рося, — даже твой спутник со мной согласен. А ведь он двойник вашего некроманта. Кто может знать его лучше? Я уверен, любой эльф или человек в здравом рассудке разделит мою точку зрения.

Мира на секунду застыла. Если брат приемного отца хотел унизить ее, намекая, что у нее с рассудком не все в порядке, то у него получилось. Девушка медленно выдохнула и обвела глазами сидящих перед ней нелюдей. Лица эльфов были красивы и неподвижны, никто из них не опустил глаз, только господин Амати будто хотел что-то сказать, но промолчал. Рось сидел, опустив голову, и его глаз Мира не видела.

— Мой спутник не двойник Тося, — в горле неожиданно стало очень сухо, и Мире пришлось сглотнуть, прежде чем продолжить говорить. Она не знала, как объяснить, чтобы они поняли то, что она сама не вполне понимала. Просто чувствовала. — Рось часть моего брата. Он не хочет признавать, но это так. Он считает ту часть себя чудовищной, и имеет на это право. Но только он, а не вы. Вы не имеете права судить. Вы многого не знаете и не понимаете. Тось — человек! Да, сейчас он не самый добрый и приятный, но он не чудовище, не монстр и не зверь! Он всего лишь человек с темным даром. С даром, которого он не просил.

— Но, дитя мое, — улыбнулся сидящий перед ней брат господина Амати, — вам не кажется, что, причисляя этого некроманта к человеческому роду, вы тем самым унижаете сам человеческий род? Ведь если этот некромант способен на столь чудовищные вещи, то и каждый человек, попади он в похожие условия, окажется способен на подобное! Не слишком ли вы суровы к своей расе, девочка моя? Право, удивительно слышать подобные вещи от дочери самой милосердной богини пантеона!

Мира почувствовала, как ногти до боли впиваются в ладонь. Она буквально кожей чувствовала исходящее от эльфов пренебрежение. Если бы дело касалось только ее, она бы не стала бороться, простила его, как прощала всем и всегда. Но сейчас дело касалось Тося. Того самого Тося, который накануне отказался принять от нее помощь, и ушел с синяками на шее и лице и с тоской и злостью в глазах.