Мало-помалу Кан Сяолун утратил самообладание, впадая в бешенство. Близость цели пьянила хуже дешевой рисовой водки, ударяя в голову и наполняя её иллюзиями.

Но его пленнику от этого легче не становилось. казаться во власти безумца само по себе гораздо опаснее, чем у лютого злоумышленника. Последний, по крайней мере, может мыслить логично и хочет жить.

– Не бойтесь, председатель, получив своё, я сразу же уйду, - ласково улыбнулся Кан Сяолун.
– Вернусь в то время и место... Там ждет меня целая армия. И Поднебесная станет моей!

Было видно, он смакует каждое слово, точно редчайший деликатес, наслаждается и предвкушает свой скорый триумф. И язык у него раздвоенный и дрожащий, как у змеи. Тьфу, выродок!

Сян Лянмин зажмурился и сосредоточился на том, что за окном кабинета, полного чертовщины, по-прежнему сияет неоном огромный, никогда не спящий город, по дорогам несутся потоки машин, взлетают и приземляются самолеты, люди пьют пиво и едят рис, сплетничают и смотрят новости. Там ничего не изменилось,там – настоящая жизнь, а тут – просто сон какой-то или дурацкая мистификация. Но ранo или поздно сны заканчиваются, туман рассеивается и всё необъяснимое становится поятным. Так будет и тут, нужно лишь потерпеть немного.

15 императорский дворец в Пекине.

Поднебесная. 206 год до н.э.

Гу Цзе

Мудрые даосы говорят, что Матушка-Даньму 16 освещает своими молниями сердца грешников, коих хочет покарать могучий Лэй-гун 17, который уж точно не промахнется, а потому дважды в одного человека не метит. Впрочем, простой чуский солдат в жизни своей с даосами бесед не вел,так что мoгли и приврать людишки. Была у у Цзе такая надежда, потому что гроза, что застала его в циньлинских гoрах, устрашила бы, пожалуй, даже Сян-вана. Молний парень насмотрелся на целых три воплощения вперед. Сверкали они повсюду и били в одни и те же деревья раз за разом. роза загнала острожного гонца на обочину дороги, а матушка-молния подсветила так знатно, что ханьский разъезд заприметил Гу Цзе издалека.

– Эй ты! Стоять! Кто таков? Куда идешь?

Каждому солдату известно, что мoкрый и замерзший командир – злой командир. Выстрелит в спину, коли побежишь, просто чтобы злость согнать. Гу Цзе замер на месте, всем видoм изображая миролюбие и покорность.

– Мне... того... в Наньчжэн...

Ничего такого страшного не сказал, разве только руку всего одну поднял, второй прижимая к груди заветный сундук.

– Чусец!
– взвыл командир всадников. – ватай его!

От конного на своих двоих далеко не убежишь, это каждый понимает. Однако когда на тебя набрасываются вчетвером с копьями наперевес, кто угодно бросится наутек. Гу Цзе охнуть не успел, как ноги сами занесли его в кусты. И уже под защитой упругих веток он заверещал на весь лес:

– Да вы чего?! Чего вы?! Мы ж... эти... Союзники!

Но всадники с красными повязками на головах принялись кружить вокруг спасительного куста и увлеченно тыкать длинными копьями в ни в чем неповинного человека.

– Я – свой!
– пытался докричаться до ханьцев Гу Цзе. – Я к хулидзын иду! С важным посланием!

Но его слова отчего-то только раззадорили нападающих.

– Ах,ты к хулидзын, чуская морда!
– разорялся командир.
– Ну, я тебе сейчас кишки выпущу! Убейте его как собаку!

И таки убили бы, не как собаку, конечно, но как кабана – это точно. Рано или поздно несчастный гонец устал бы прыгать и напоролся на острие копья.

Но, видимо, матушка-Даньму разглядела во вспышках молний, что Гу Цзе никакой не грешник, и другим богам сообщила, дабы те послали ему чуток удачи в безнадежном положении.

На дороге показался сачала один ханьский отряд, затем второй, и их командирам стало интересно, чем таким приятным занимаются храбрые воины в мокрых кустах.

– Чуского шпиона поймали!

– Я – не шпион!
– срывая голос, заорал телохранитель небесной девы.

– О! Чусец! Ну-ка,тащите его сюда!

Парня схватили, скрутили,и на коротком совете решено было сначала начальству доложить. Вдруг он - ценная добыча? Вдруг за чускую шкуру, неведомо с каких дел оказавшуюся в циньлинских горах, дадут награду? А может, даже не только пожрать, но и денег!

– Что в сундуке?

– Ваф-фные сфитки, – честно признался Гу Цзе, выплевывая свежевыбитый зуб. – Офень нуфные!

Воины оживились, возликовали и пока тащили пленника на разбор к руководству, едва не передрались при дележе еще не полученного вознаграждения. Когда же чуская «шкура и морда» оказался на коленях в грязи у копыт огромного вороного еребца, его оценивали в золоте по весу.

– Опять ты? – грозно спросил повелитель Ханьчжуна.

– Офять – я, - согласился незадачливый посланец и громко втянул крoвавые сопли.

– Как же это тебя снова угораздило?

Гу Цзе сделал глубокий вдох, чтобы собраться с духом.