Казанец нарыл в словаре:

– Вайф – это жена, а не вдова.

– А почему кольцо на левой руке?

– Они – католики. Или у них там Англиканская церковь, но суть вроде та же.

– Странная нация. Как большие дети, а еще и католики.

– У вас в Калтыге, говорят, одни иностранцы, а ты удивляешься. – Рамиль отхлебнул чайку.

– В городе – да, но у нас на заводе, по-прежнему, «совок». Так что сталкиваться не приходилось.

Из калтыжского портфеля выпали сланцы, майка, шорты. Стас переоделся.

– А ты чего не застилаешься? – Сорокин по-отечески улыбнулся англичанину. – Оформляй бэд, говорю.

Южанин указал на заправленную постель и на полку Мэннинга.

Фил постучал фалангами пальцев по тугой обшивке, выдал:

– Жьостко!

– И что теперь? Не спать, что ли? Ишь, какие изнеженные.

Стас достал банку с кофе, перемешанным с сахаром.

– Что-то чай у нее не очень. Может, кофейку забабахаем? Ты как, Фил?

Англичанин заграбастал банку, начал внимательно изучать этикетку.

– М… а… Май… Майон… Майонез. Майонез! – с гордостью прочел Филипп.

– Молодец! – похвалил Сорокин. – Мои уроки не прошли даром.

Мэннинг рассмотрел содержимое сквозь мутное стекло, с вселенской скорбью провозгласил:

– Сахар.

Озадаченные очки снова обратились за помощью к этикетке:

– Мо… Моя… Семь… Семья. Моя семья! Уот из «моя семья»?

– Май фэмили, – подсказал калтыжанин.

– Майонез «Май фэмили»?! Сахар? – Мэннинг оттолкнул банку, отвернулся в окно, обидевшись на всю российскую пищевую промышленность.

– Ты-то, надеюсь, не побрезгуешь? – Стас подмигнул Рамилю.

Татарин взял банку. Раскрученная крышка запрыгала по полу.

– А руки у тебя… – Сорокин поднял. – Золотые!

Филипп встал с ложа, выдал непонятную скороговорку и выскользнул из купе.

– Куда это он интересно? – озадачился южанин.

– Сходи, проследи. – Казанец насыпал смесь в стакан. – Ты ж начальник.

– Поэтому делегирую этот вопрос тебе! Заодно и кипяточку принесешь.

– С тех пор как ты стал начальником, ты как будто… поглупел.

– Это я, чтоб соответствовать твоим представлениям, – не обиделся Стас. – Ладно, я все шучу, а ты все дуешься. Давай выпьем!

Сорокин самолично сходил за кипятком.

– У проводницы сидит наш хахаль. – Калтыжанин присел на место. – Интересно, принимает ли она фунты стерлингов?

– Думаешь, она…?

– Да нет, что ты! Просто они там печеньица, шоколадки разложили. Кстати, а куда Сергеич делся?

– В тамбуре пьет и курит. Манера у него такая.

– А, вообще, слесарь хороший?

– Кого попало не пошлют.

«А вот меня послали», – подумал Стас и почесал под носом.

Передовик производства проторчал в тамбуре всю ночь, уговорив два литра пива, выкурив две пачки «Примы». Мэннинг проболтал всю ночь с проводницей, приговорив несколько плиток шоколада. Оба появились под утро, ближе к высадке.

– Ка-алтыг! Ка-алтыг! – Крутобедрая шла по коридору. Остановилась у купе англо-татарской братии. – А кто за иностранца платить будет?

– И много он наел? – Сорокин спросонья протер глаза.

– На пятьсот рэ.

Последняя «пятихатка» перекочевала в карман проводницы. Филипп и ухом не повел, полулежал, полуулыбался.

– Еще и расплачиваюсь за него, – вздохнул калтыжанин, – а Варварин говорил, «он тебя должен пивом поить».

– Варварин? – Мэннинг услышал знакомое.

– Варварин – май босс.

– О-о, гудмен!

На перроне встречал Косых с переводчиком.

– Надеюсь, за нами прислали «мерин» Семеновского? – Стас пожал руку коллеги.

– Держи карман шире! На Лехиной «Ниве» приехали. – Женька кивнул на переводчика – парня, одетого с иголочки, пока на подхвате у генералитета, но с обещанными перспективами.

– Наверное, последняя нашемарка в городе. – Сорокин пожал руку Лешке. – Э-эх, хоть бы раз на директорской машинке прокатиться. А что это пресса набежала, телевидение? Не по нашу душу случайно?

– Наверно, какая-нибудь «звезда» приехала, – вставился в разговор переводчик.

– Заместитель мэра, ставленник Москвы. Гонорин какой-то. – Косых всегда смотрел местные новости, кивком пригласил следовать к машине.

Англичанина отвезли в загородный отель зятя генерального директора, казанцев в общагу.