Па Эл тем временем закончил есть – ел он всегда аристократично-аккуратно, но при этом на удивление быстро – и с легким торжеством в голосе произнес, обращаясь к сыну:

– Заканчивай обед, и я покажу тебе свою новую картину.

– Тоже мне великий художник выискался на старости лет, – хмыкнул Ксандр со своей обычной полуулыбкой.

– А ты молчи, бездарность. Не можешь пастель от масла отличить – сиди и не показывай своего невежества.

– Ну вот, началось, – всплеснул руками Ксандр. – Тебе не приходило в голову, что сын приехал пообщаться с нами, а не пялиться на твои «шедевры»?

– А тебе не приходило в голову, что показывать результаты своего творчества – это и есть общение с сыном? Он и так нечасто к нам приезжает, раз уж добрался в такую даль…

– Конечно! Он в эту даль за твоими картинами приехал! Для чего же еще!

– Все издеваешься?! – начал уже по-настоящему сердиться Эл. – А если я завтра умру, так и не дождавшись мнения сына о своих картинах?

– Полюбуйтесь, теперь он помирать собрался, – удовлетворенно кивнул Ксандр, отправляя в рот последний кусочек отбивной и вставая. – Не забудь только завещать мне свои шедевры.

– Еще чего! Чтобы ты спалил их посреди двора?!

– Ну, – Ксандр скрестил руки на груди, задумчиво посмотрел в потолок, потом перевел взгляд на Эла, – учитывая, сколько времени ты тратишь на них, вместо того, чтобы проводить его со мной, я вполне мог бы это сделать. Но, боюсь, я всегда был чересчур рационален, а выбрасывать деньги на ветер, то есть, пардон, сжигать их на костре…

– О чем это ты? – нахмурился Эл с подозрением.

– Хм, – Ксандр снова поглядел в потолок, затем в сторону, противоположную от Эла и заговорил небрежным тоном, адресуя свою речь преимущественно задней двери. – Видишь ли, я послал фото твоих картин Питу – моему приятелю, из Лондонской картинной галереи. Он готов выставить твои работы – через месяц там как раз закончат реконструкцию зала. Он, между прочим, просил прислать большой снимок самой, на твой взгляд, удачной картины, чтобы можно было разместить на афише. Говорит, что кое-что намерен приобрести сам, а про остальное, из того, что видел, сказал – наверняка будет пользоваться спросом. В общем, тебе осталось только подписать контракт. Так что… – Ксандр наконец повернулся и посмотрел Элвису в глаза. – Так что, я думаю, не стоит жечь твои проклятые картины, даже если они достали меня до чертиков, потому что ты, оказывается, стоящий художник…

Ошарашенный Эл не мог отвести взгляда от мужа.

– Ал, – наконец заговорил он, и Бэбилон понял, что ему лучше ретироваться. «Алом» Элвис называл Александра только в очень редких случаях, и эти случаи, как правило, не предполагали присутствия посторонних. Конечно, в своей семье Бэбилон не чувствовал себя посторонним, но в такие моменты какое-то шестое чувство подсказывало ему, что родителей лучше оставить наедине.

– Я пойду на крыльцо, покурю, – пискнул он и выбежал через заднюю дверь на террасу в сад. Очевидно, родители не слышали его – иначе не миновать бы ему очередной лекции Элвиса о вреде курения.

– Ал, я не знаю, что и сказать… – доносилось до Бэбилона из кухни.

– Ну, больше всего я хотел бы услышать, что твое художественное эго удовлетворено, и ты не станешь больше тратить время по ночам на это… самовыражение. Я понимаю, что такое вряд ли возможно, могу лишь надеяться, что я для тебя хотя бы наполовину так же ценен, как эти твои…

Ксандр замолчал на полуслове, и Бэйби догадывался, что Элвис прервал его поцелуем. Подслушивать не хотелось, и Бэбилон пошел по террасе дальше, обогнул дом, вышел на переднюю веранду и спустился на лужайку перед коттеджем.

Па Ксандр в своей обычной манере: ни слова не сказал, пока не был уверен на сто процентов. Сделать все возможное и невозможное для счастья любимого человека, несмотря на то, что это самое «счастье» уже достало его по уши – в этом был весь Ксандр.

Минут через пятнадцать родители, наконец, заметили отсутствие сына – на крыльце появился па Эл.

– Как ты смотришь на то, – обратился он к Бэйби, жизнерадостно шагая по лужайке, – чтобы прокатиться всем вместе до Озерного заповедника?

Бэйби быстро затушил сигарету о портсигар (хорошо, что он давно решил пользоваться этой элегантной фамильной вещицей вместо обычных пачек) и повернулся к отцу – лицо Элвиса светилось по-детски наивной радостью. В тени веранды, опираясь на высокие перила, стоял па Ксандр, и от того, как он улыбался, глядя на Эла, у Бэбилона пронзительно защемило сердце – то, что он видел, называлось «счастье», такое огромное, безграничное, что от осознания его на глаза наворачивались слезы. Мир мог катиться к черту, все могло разваливаться и рушиться, но ради таких моментов хотелось жить.

– Сынок, – Эл обеспокоено пригляделся к его лицу, – у тебя слезы на глазах, что случилось?

– Ничего, – бодро ответил Бэйби, – это от солнца.

– Конечно! – хлопнул себя по лбу Элвис. – Прости, не догадался дать тебе темные очки! Почему ты свои не надел? Совсем не бываешь на воздухе в твоем дурацком городе! Скоро забудешь, как солнечный свет выглядит.

– Я принесу, – откликнулся с крыльца Ксандр. – Заводи мотор, Бэйби, поедем на твоей машине.

– Полотенца! – важно поднял указательный палец Элвис. – Твой па Ксандр, разумеется, не додумается их захватить, придется напомнить.