Ещё и насмехается, зараза Инквизиторская.

— Ну извини! Знала б, что с тобой встречусь, выучила бы специально что-нибудь эдакое… чтоб впечатлить.

— Да ничего, я не в обиде, поверь! Мне хватило общения… с другими твоими коллегами.

Надо в Инквизиторский кодекс вписать крупными буквами первым пунктом, чтоб запретить всем Инквизиторам улыбаться. Вообще. Особенно молодым, симпатичным.

А потом до меня доходит.

— Нога твоя… я видела, ты хромаешь… это тебя ведьма так, да?

Кивает, улыбка к моему огорчению гаснет, уступая место привычно-невозмутимой маске.

— Да. Застарелое проклятие. Не лечится. Так что тебе есть куда расти… в профессиональном плане.

Меня всё-таки ставят на место. Почему-то испытываю жуткое смущение… и слегка сожаление. Чтобы его скрыть, оглядываюсь — и не могу сдержать торжествующе улыбки. Женщина с девочкой уже ушли. Воспоминание закончилось.

— Не успел! Так тебе и надо. Оно осталось моим! — еле удерживаюсь, чтоб язык ему не показать.

— Ничего, можно попробовать заново. И пожалуй, с другим воспоминанием, посущественнее. Так что пойдём, прервёмся пока.

И руку протягивает. Слишком доверительный жест. Это не для таких как мы. Это всё ужасно неправильно. Но я не могу удержаться и робко вкладываю свою маленькую ладонь в его большую.

Выныриваем оба, и оба дышим, как пловцы после длинной дистанции. В камере непривычно темно и тесно. Уже скучаю по лету, солнцу и запаху скошенной травы. Как же меня так угораздило-то, а?

Инквизитор поспешно отстраняется, бросая на меня странный взгляд. Слегка припадая на левую ногу, отходит от меня подальше, прохаживается туда-сюда, сколько позволяет тесное пространство камеры. Я разрешаю себе чуточку погрустить. И не потому, что мне так уж понравилось обниматься с заразой Инквизиторской. А потому, что маминого лица я так и не успела увидеть.

— Сколько тебе было лет?

Ага, понятно. Допрос продолжает. У-у-у, сволочь синеглазая!

— Восемь.

— Где это происходило?

— Возле какой-то деревни. Понятия не имею, как она называлась. Там лес недалеко был.

— «Каких-то деревень» по границам Тормунгальдского леса штук тридцать только у восточной окраины. И это еще при условии, что речь идёт о всё том же лесе. Так, ладно. Как звали твою мать?

— Лорен… — отвечаю со вздохом и тут же осекаюсь, когда вижу, как переменился в лице всегда бесстрастный Инквизитор.

Медленно, крадучись, возвращается ко мне, а в глазах цепкая настороженность и подозрительность. И этот прищур мне совершенно не нравится.

— Возвращаемся! Покажи мне день накануне зимнего солнцестояния. В тот же год.

— Я не уверена…

— Быстро, Эби! Я должен увидеть, что делала твоя мать в этот день. И ты мне это покажешь.

Вот теперь я вижу в нём настоящего Инквизитора. Возможно, впервые с нашего знакомства прорывает бархатную оболочку сталь в его голосе, а взгляд становится таким тяжёлым и властным, что всяческие возражения застревают у меня в горле. Не знаю, почему, но это очень важно для него — то, что он надеется увидеть в том моём воспоминании. И возможно, именно поэтому мне не хочется его показывать. Не сейчас, когда у него такое чужое лицо.

Поэтому упрямо качаю головой и поджимаю губы.

— Моё воспоминание! Не отдам.

— Ты как ребёнок, Эби! Честное слово, — вздыхает синеглазый и всё-таки чуточку смягчается. Но недостаточно, чтобы я успокоилась. Как будто что-то хрупкое, что родилось между нами, разобьётся на осколки, если я сделаю, как он просит. Но, кажется, моего разрешения тут не нужно. Чтоб им, этим Инквизиторам…

Отворачиваюсь, чтоб показать, до какой степени обижена и расстроена тем, что он без спроса лезет в мою голову… но неожиданно нежное касание к щеке снова заставляет забыть обо всём. Забыться в этой случайной ласке. Неправильной, невозможной.

Он проводит кончиками пальцев по щеке, осторожно поглаживает. Мне снова слишком приятно, чтобы это можно было списать просто на его мужское обаяние. Какая-то странная магия рождается от этого притяжения кожи к коже, от нашего столкновения — словно двух звёзд в небесной бездне, так долго летевших мимо друг друга, но неожиданно сошедших с орбит.

— Покажи, Эби! Мне правда это нужно.

Больше не приказывает — просит. И возможно, именно это заставляет снова приоткрыться двери моих воспоминаний, которые я устаю сдерживать.