Он грубо схватил ее за руку и рванул на себя. Она была в одежде. Причем даже в пеплосе и гиматии.

– Что происходит, во имя черного Аида?
– воскликнул он.
– Куда ты собралась? Клянусь Персефоной, я мигом сорву с тебя эти тряпки!

Сказав это, Аристон протянул руку и принялся раздирать на ней одежды.

– Аристон!
– ахнула она.
– Ты с ума сошел?

– О да!
– усмехнулся он.
– Сошел. Но разве в свинском мире быть свиньей - это сумасшествие? Когда все вокруг похотливые козлы, почему бы и мне…

Тут он осекся, и у него перехватило дыхание, ибо ее крики наконец достигли его сознания, и в мозг проникли такие знакомые, любимые интонации, врезавшиеся в память еще до его рождения, вошедшие в кровь через пуповину еще до того, как жестокая судьба вырвала Аристона из утробы матери, заставила, вопреки его страстному жела-

нию, отделиться от нее и уже независимо ни от кого жить, дышать, чувствовать боль…

– Мама!
– простонал он.
– Я…

И тут, конечно же, как и положено по закону, установленному властвующей даже над богами Ананке, Великой Необходимости, которой вынужден кланяться сам великий Зевс, - а закон тот гласит, что совпадения случаются всегда в неподходящий момент, - в комнату вошла с зажженной масляной лампой в руках рабыня Арисба.

Вошла и уставилась на них с таким потрясенным видом, что ее круглая маленькая мордашка приняла еще более глупое выражение, а это было ох как нелегко.

– М-мать с с-сыном?!
– пролепетала она.
– Бессмертные боги, спасите меня! Спаси меня, божественная Артемида! Спаси меня, Гестия! И великая Гера! Я не виновата! Я не хотела видеть это святотатство!

Алкмена подняла руки, прижимая разорванный пеплос к груди, которая даже в ее сорок была прекрасна.

– Послушай, Арисба, - сказала она прерывающимся грудным голосом.
– Это была ошибка… ужасное недоразумение. В комнате было темно, и мой сын, он… Ты не должна думать…

Но Арисба была из беотийских крестьян, а больших болванов на всем свете не сыскать.

– Думать?!
– взвизгнула она.
– О чем тут думать, похотливая коза? У меня есть зрение! Совокупляться со своим собственным сыном! Я сейчас же ухожу из этого дома!.. Дома, ха-ха! Из этого грязного притона… Сейчас же, немедленно! Ведь Эвмениды непременно уничтожат его и всех, кто тут живет! А ты, мой юный развратник! Тебе что, мало было меня? Только не говори, что тебе больше по нраву эта старая свинья, которую ты тискал за сиськи, чем я, юная и нежная! Почему…

Тут она умолкла, потому что Аристон выскочил из кровати и кинулся на нее. Только на миг он задержался у стены, чтобы выхватить из ножен старинный бронзовый минойский кинжал своего дяди. Он приставил его Арисбе к горлу. Она не вскрикнула. Не посмела. Но у нее подкосились ноги, и рабыня, стоя в дверях, начала потихоньку сползать вниз в

густой, давящей, гробовой тишине. Аристон прижимал лезвие кинжала к ее горлу и тоже постепенно опускал руку.

Однако горло он ей не перерезал. Не смог. Слишком жив еще был в нем тот ужас. И все же он прекрасно понимал, что должен убить Арисбу, ибо только смерть заставит ее прикусить болтливый язык. Ему нужно было перешагнуть через самого себя, через то единственное препятствие, которое удерживало сейчас его руку. Вообще-то бояться ему было нечего: будучи спартанцем, он имел полное право распоряжаться жизнью и смертью любого раба.

Арисба увидела, что голубые глаза Аристона потемнели. Она все еще держала в руках масляную лампу. Осторожно поставив светильник на пол, рабыня простерла к юноше руки, моля о пощаде. Но поняла, что даже это не возымело действия. Тогда она воскликнула, внезапно обретя голос:

– Не надо! Не надо, мой любезный господин! Я… Алкмена подбежала к сыну. Еще чуть-чуть - и было бы поздно. Схватившись за меч, она отвела его в сторону, и богато орнаментированный древний клинок, выкованный из бронзы еще в критскую эпоху, а значит, имеющий не такое острое лезвие, какое бывает у стальных клинков, скользнул вниз по горлу Арисбы и рассек ей грудь почти до соска, оставив большой, но неглубокий порез, который был на самом деле не опасен, но выглядел очень страшно и сильно кровоточил.

– Я умираю!
– взвизгнула Арисба.
– Ты… ты убил меня!

– Еще нет, - мрачно возразил Аристон.
– Но собираюсь.

– Беги, Арисба!
– крикнула Алкмена.
– Бессмертные боги! Ты что, не видишь? Он сошел с ума!

Рабыня сорвалась с места, словно олениха, за которой гонится стая волков. Одним прыжком, который снискал бы ей славу на Олимпийских или Истмийских играх, она выскочила за дверь и умчалась, не дожидаясь, пока Аристон вырвется из рук матери.

– О Аристон! Аристон!
– простонала Алкмена.
– Что нашло на тебя, сынок?

Аристон посмотрел на мать,

– Да так, моча в глупую илотскую голову ударила, - небрежно, с милой улыбкой заявил он.
– А может, я обезумел от запаха шлюхи. Прости меня, матушка, хорошо? Я же не знал, что это ты. Да и потом в темноте трудно отличить одну продажную девку от другой. Может, тебе стоит нацепить на шею какой-нибудь знак? Ну, чтобы сразу было понятно, что это ты. Правда, это будет еще неприличней, словно клеймо или позорная отметина. Да и как можно читать без света?

Аристон наклонился, поднял с пола лампу, брошенную Арисбой, и поставил ее на стол.