– Конечно!
– Тал протянул ему стул.
– Хочешь вина,

сынок?

– Нет, отец, - сказал Аристон.
– Папа… Ты не поцелуешь меня? Ты же никогда не целовал своего сына. Это будет твоим благословением. Странно… Я не это хотел сказать. Но в душе я чувствую именно это. Я люблю тебя. И тебя тоже, матушка. Не важно, что ты сделала. Ты поступила правильно и хорошо. Благодарю тебя. Благодарю вас обоих за то, что вы зачали меня в обоюдной радости под голубыми небесами. А теперь поцелуйте меня. Слышите?

Поцелуйте! Ибо я…

– Аристон!
– вскричал Тал.
– Во имя Зевса, что с

тобой, мальчик?

Аристон улыбнулся:

– Ничего отец. Просто… просто я умираю. За твой грех. И за грех моей матушки. Я ваш фармакос - жертвенный козел. А это, наверно, трагедия… “Песнь козлов”. Не так ли, отец? Только я умираю тихо, не блея. Как умерла моя Фрина. И Лизандр. И Симоей. В мире столько смертей … да, отец? Такая вонища! У меня в носу стоит отвратительный запах смерти. Тебе это знакомо, отец? У Лизандра во рту было полно крови. Но я все равно поцеловал его. А теперь…

– Он обезумел!
– прошептала Алкмена.
– Я тебе говорила, Тал. Он… обезумел…

– Обезумел, матушка?
– Аристон выпростал запястья из намокших складок плаща и протянул родителям руки.

– Аристон!
– пронзительно вскрикнула Алкмена.
– О Тал, взгляни!

– Сынок, - сказал илот.
– Это глупо. Давай я перевяжу твои раны. Тебе не нужно…

Но Аристон встал, повернулся, как пьяный, отшвырнул сиденье, шагнул к двери и вышел в ночь.

Тал с львиным рыком кинулся за ним, но растянулся на полу, поскольку Аристон, прекрасно понимая, что в таком состоянии ему не убежать от отца, предусмотрительно поставил ему подножку.

Когда Тал чуть отдышался после падения, мальчик был уже белой точкой, исчезавшей за масличными деревьями. Тал поднялся на ноги и на секунду замер. Алкмена выскочила из дома и схватила его за руку.

– Ты иди туда, - велел Тал, прежде чем она успела раскрыть рот, - а я пойду туда. Может, мы нагоним его, пока он не…

Тал не закончил свою мысль. Это было не нужно. В следующее мгновение они опрометью мчались вперед при свете луны. Спустя десять минут Алкмена, которая, несмотря на свой возраст, бежала, как сама Артемида, заметила Аристона. Шатаясь и спотыкаясь, он ковылял между масличными деревьями, словно слепец. Алкмена подняла голову и закричала:

– Тал! Тал! Я нашла его! Он здесь! И тут же со стороны поля показался Тал. Он кинулся к качавшемуся, почти потерявшему сознание мальчику. Но,

почти добежав до Алкмены, Тал вдруг замер. Алкмена повернула голову и увидела, что солдаты криптеи нацелили на него копья. Она не колебалась ни секунды, а сделала то, что должна была сделать. Наверно, она инстинктивно сознавала, что умереть за любовь легче, чем жить с ней, и что летящий дротик причинит меньше боли ее бедному, израненному, нежному сердцу, нежели медленно угасающие радость и надежда - ас годами они неизменно должны были угаснуть. Алкмена метнулась вперед, чтобы принести в жертву любви все, что у нее было: жизнь. Стремительно летящий дротик сверкнул в лунном свете. Изо рта Алкмены вырвался не крик, а долгий, экстатический вздох. Она отдалась смерти, как любовнику. Тал подхватил ее на руки и опустился на колени. Он попытался вытащить дротик, но не смог: силы его оставили. Он наклонился и поцеловал Алкмену в губы, орошая слезами ее неподвижное лицо. Когда солдаты криптеи окружили его с оружием наготове, он по-прежнему стоял на коленях, прижимая к себе Алкмену, из спины которой торчал дротик. Увидев их, Тал положил тело Алкмены на землю и стал, переводя взгляд с одного железного, безжалостного солдата на другого, в лицах которых то ли от рождения, то ли из-за воспитания не было ничего

человеческого.

Буагор Перимед вышел из-за деревьев и с легкой иронической усмешкой посмотрел на рыжебородого.

– Я свободный человек, буагор!
– сказал бывший илот.
– И македонец. Ты, правда, не знаешь, что это такое, но когда-нибудь узнаешь. Я прошу тебя о том, что мне полагается по праву как свободному человеку: одолжи мне твой кинжал. Раз твои безмозглые собаки-убийцы лишили меня моей… жизни, я хочу сам нанести себе последний удар. Прошу тебя как калокагата, как спартанца!

Буагор все еще улыбался. В предложении рыжебородого была своя прелесть. Компактность. Экономия. Рука Перимеда потянулась к поясу и схватила кинжал. Он вытащил его

из ножен и подал Талу.

– Да примут тебя великие боги, неодамод! Таких, как

ты, я еще не встречал, - промолвил он.

Орхомен, прибежавший слишком поздно и не успевший предотвратить несчастье, которое он увидел во взгляде Ари-

стона, нашел осиротевшего, потерявшего сознание юношу в примятой траве. Тот лежал ничком. В ярости и горе, ибо Орхомен безмерно любил Тала, он выхватил кинжал и занес его над головой. Но остановился.

– Нет, - пробормотал илиарх.
– Как говорил Тал, “не смерть наказание, но жизнь”. А коли так, то живи, отцеубийца! Я приговариваю тебя к жизни… и к мести Эриний. Когда-нибудь ты на коленях будешь молить меня нанести тебе удар, который я не нанес сейчас. Эриний позаботятся об этом. А если нет, то я сам постараюсь. Так что живи…

Илиарх сунул кинжал в ножны, поднял Аристона и медленно понес его к другим спартанцам, искавшим юношу в нежной, звездной ночи.

Глава VIII