Алексей высадил Ольгу у подъезда её дома в полвосьмого вечера. Больше семи часов длился их путь до первой остановки. Ночь постепенно опускалась на встревоженный город. Вовсю уже горели уличные фонари. Школьники заканчивали с домашним заданием, малышей купали, читали им сказки на ночь.

Выйдя из машины, Ольга молча посмотрела на Алексея своими красными, заплаканными глазами. Ни грамма былой утренней игривости в них уже не было. Чувство тревоги и неуверенности в завтрашнем дне и отголоски ужаса от увиденного сегодня днём – всё, что передалось от неё Ропотову.

Алексей, обняв Ольгу и сухо поцеловав её в голову, попытался успокоить:

– Оля, не бойся! С нами такого больше не случится.

Забудь всё! Как сон, забудь.

– Этого уже не забудешь никогда… Спасибо, что подвёз… Хотя лучше бы уж я на метро… – она пошла прочь, не оборачиваясь.

Не заглушив двигатель после остановки машины, он снова вернулся в неё, дождался, как и прежде, когда Ольга скроется в подъезде, и зажгутся её окна на четвертом этаже, и только потом продолжил свой путь домой.

В течение всего дня, пока они пытались вырваться из плена пробок, он несколько раз разговаривал по телефону с женой. Лена звонила ему каждый час. Она очень беспокоилась за мужа, узнав о теракте, так же, как и большинство москвичей, из новостей. Она первой позвонила Ропотову, с тревогой в голосе выясняя, что с ним и где он. Потом уже звонила ему, сверяясь с картой, и уточняла, где он в тот момент ехал.

Алексей, конечно же, умолчал, что был в машине не один. Зачем ему сейчас лишние вопросы, зачем опять бередить едва затянувшуюся рану на сердце жены, зачем давать ей повод для волнения и неудобных для себя вопросов. Не подавала звуков и Ольга во время этих телефонных переговоров. По-женски она понимала Лену, и в такой же ситуации, но без своего участия в ней, конечно же, приняла бы сторону обманутой жены, матери детей своего увлёкшегося на стороне мужа. Но в том-то и дело, что муж этой женщины увлёкся тогда ни кем-то ещё, а именно ею, Ольгой. И это всё меняло в её собственных глазах. Людям всегда просто судить других по совершённым теми преступлениям, ошибкам или прегрешениям. Но стоит только им самим совершить что-то такое случайно или по недомыслию, или, как в случае Ольги, повинуясь одному только чувству, как они сразу находят себе оправдание, а все вокруг, тыкающие пальцем и хором твердящие: «Виновен!», становятся злейшими врагами, и обвинительный их мотив безапелляционно отвергается.

Когда Ропотов, наконец, открыл входную дверь в свою квартиру, Лена бросилась к нему, уткнулась лицом в грудь и крепко обняла. Так, молча, стояли они в дверях какое-то время, пока она не посмотрела на него и не вымолвила:

– Как же я волновалась за тебя!.. Ну, заходи же, раздевайся скорее. Иди поешь, я приготовила. Твой любимый борщ, только что разогрела ещё раз, пока горячий. Хочешь, выпей – я налью.

– Спасибо, любимая! Как же я рад, наконец, тебя видеть!.. Дети уже спят?

– Да, уложила их.

Лена сидела напротив него за столом в кухне, сложив руки, как школьница. Приглушенный свет падал на её лицо, подчеркивая красоту утомленных глаз. Они смотрели на мужа по-собачьи преданно, пока он отхлебывал из тарелки ложку за ложкой. Рука его – та, что держала ложку, всё время дрожала. Но Лена ничего не спрашивала, хорошо понимая причины этой дрожи и этого напряжения. Алексей выпил три рюмки водки, пока ел борщ, съел пару зубчиков чеснока. Такого вкусного борща он, казалось, никогда раньше не ел. Водка расслабила его, и дрожь ушла.

Утолив голод и сняв стресс после выпитого спиртного, Алексей, не торопясь, поведал Лене обо всём, что он сегодня увидел, что пережил, умолчав только об Ольге. После рассказа мужа о водителе «жигулей» она тоже не удержалась и, хотя не любила это дело, налила в его рюмку водки и залпом, как делал это он, опрокинула содержимое внутрь себя. Лицо её поморщилось, рука потянулась к ломтю хлеба, и слёзы сочувствия и одновременно радости за живого и невредимого мужа проступили на её глазах.

– Бедный мой Алёша! Я ведь могла тебя потерять сегодня, – только и промолвила она.

Уже засыпая под шум падающей в душе воды и, и вспоминая мокрое обнаженное тело своей жены, её плечи и длинные русые волосы, Алексей ещё раз пересматривал закрытыми глазами картину увиденного сегодня. Почти в дымке он видел, как дергалась спина Ольги, когда та плакала у него в машине, как смотрела она на него у своего подъезда, прощаясь, и как смотрела на него потом Лена, слушая его пересказ долгой-долгой и опасной дороги домой.

«Какая же у меня замечательная жена!.. И какая сволочь её муж…», – подумал он перед тем, как полностью провалиться в сон.

Глава VIII

– Алёша! Лёша, проснись! – с тревогой в голосе Лена расталкивала Ропотова, но он никак не хотел очнуться.

– Что? – Алексей приподнялся на одном локте и ничего не понимающими глазами уставился на жену. – Который час?

– Семь… сейчас семь утра, без четверти, просыпайся! Что творится! – тревога и дрожь в голосе Лены нарастали. – Я проснулась в шесть. В туалет. Потом легла, но уже не смогла заснуть: всё эти ужасы твои. Пошла на кухню, пью чай, включила телек, потише сделала – боялась вас разбудить… Шли как раз новости, и там сказали, что вчера было покушение на Президента, а ещё днём – нападение на военную колонну. По всей Москве ввели военное положение и комендантский час с одиннадцати вечера до пяти утра. Объявили ещё, что все, кто не задействован в работе систем обеспечения, должен оставаться дома. Лёша, ты останешься сегодня дома! Слышишь? С нами. Я тебя на работу не пущу. Даже не думай! И Сашка пусть дома сидит. Хватит с него школы! Дома пусть занимается.