Пересеклись в центре города и обменялись парой слов, стоя в очереди за кофе. 

– Роют на тебя, Евстигнеева, не знаю кто, но проверку твоей служебной деятельности уже начали. 

Едва справилась с собственными руками, пока неловко закрывала стакан пластиковой крышкой. Знакомый мой ушёл давно, а я всё в себя прийти не могла. Скуратов серьёзно взялся за меня. Зря посвятила эти годы работе на органы. Думала, что, трудясь на благо общества, буду находиться под защитой государства, а в итоге попала под удар того, у кого в руках была власть, даруемая деньгами.

Может, и не нервничала бы так, но ведь отлично знала, что за мной числятся грешки, когда сама, посчитав, что кто-то не заслужил наказания, закрывала дело, якобы не найдя состава преступления. Шлейф таких дел тянулся за мной годами, и я подозревала, что когда-нибудь они всплывут. В отличие от нарушений отца, мои никак не связаны с коррупцией. Скорее с собственной совестью, которая не дала, при наличии возможности, посадить человека, хоть и виновного по фактическим обстоятельствам, но которого непременно ждало несправедливое наказание.

Я припарковалась недалеко от офиса Скуратова и некоторое время продумывала план действий. Только вот не имелось у меня никакого плана. Мне требовалась отсрочка для завершения текущего дела, а дальше – сама уйду из полиции. Только не вот так, не как отец – с позором. Собрала всю волю в кулак, чтобы не расклеиться, и выбралась из автомобиля. 

На первом этаже пропустили лишь после того, как показала удостоверение. А вот с его секретаршей дела обстояли сложнее. Она заметно занервничала, будто знала, что её работодатель – бывший уголовник, но пропускать всё же не спешила.

– Богдан Львович сейчас очень занят. Вам придётся подождать не меньше часа, – сложив губки «пю», выдала девушка, взирая на меня с высоты своих огромных каблуков и оказывая моральное давление размером бюста. 

Минуя секретаршу, я направилась к кабинету за её спиной с табличкой, гласившей, что за той дверью должен быть её босс, пока она на своих ходулях неуклюже пыталась за мной угнаться. 

Скуратова, мать его, массажировали две тёлки. Одна плечи разминала, другая – ступни, только его голый зад был прикрыт полотенцем. 

Сквозь панорамные окна проникал свет, и, пока он не сообразил, что происходит, я разглядывала, как лучи солнца играют на его коже, блестящей от масла, ведя дорожку по тугим мышцам спины к золотистой шевелюре. 

– Выметайтесь отсюда, – обращаюсь к девицам, удивляясь собственной наглости. Но раз уж он решил портить мне жизнь, то и за мной дело не станет. 

Скуратов медленно, нехотя поднимается с кушетки и усаживается, закрывая пах полотенцем, причём так, что и я, и его массажистки по вызову могут оценить габариты его члена и даже тяжесть яиц. 

Я, сцепив зубы, стараюсь смотреть исключительно в его наглые глаза, выражение которых даёт мне отчётливое понимание – он ждал меня. Только взгляд всё равно непроизвольно опускался ниже, в неосознанной потребности узнать, насколько за эти годы он мог измениться. И, чёрт возьми, он выглядел впечатляюще. В костюме, замурованный рамками приличий и пуговиц, он не казался настолько опасным. Но выяснилось, что смотреть на его обнаженное тело невозможно без дрожащих коленок и потери собственной гордости. Мне потребовалось некоторое время, чтобы вернуть сбившееся дыхание, пока я вспомнила волчий оскал на его груди, ставший с годами ещё более голодным.

Скуратов отдаёт указание, чтобы они закруглялись, но одна из девиц сначала берёт белоснежное махровое полотенце и промакивает им его кожу, стирая массажное масло. Ей явно доставляет удовольствие дотрагиваться до него, и меня это злит. Всё это происходит с его молчаливого согласия, и я наблюдаю за этим процессом, закипая с каждой секундой сильнее.

В конце концов она заканчивает, а он освобождает кушетку, которую девицы складывают, пока Богдан повязывает полотенце вокруг бёдер. Массажистки смотрят на него, хихикают, будто мужиков раньше никогда не видели. А зачинщик всего этого непотребства останавливает одну у самого выхода и забирает у неё масло. 

– Ей может пригодиться, – поясняет он, подмигивая на моих глазах девице, и до меня доходит то, что он подразумевает под этой фразой. Девчонка смеётся, переведя такой взгляд на меня, будто уже знает, чем мы будем заниматься, когда за ними захлопнется дверь. 

Так жаль, что мне не положено носить служебное оружие, иначе я прямо сейчас выпустила бы в него целую обойму. 

Он всё же добился своего: я смотрю на него глазами, настолько переполненными бешенством, что мне даже сорок уколов в живот уже не помогут.