— Я пришёл не к вам, господин Любимов. Если будет такая нужда вдруг, я запомнил ваш совет, как следует вести себя у ваших ворот, — он уже собрался. На лице — безмятежность. Никита рычать не собирается. Он просто спокоен, как тень отца Гамлета. — К тому же, сын ваш культуре не научен. Проник в дом, крадучись. Именно поэтому я вошёл сюда тихо. Было бы смешно и глупо звонить в дверь, когда в доме находится тот, кто зашёл в дом по непонятно какой причине.

В его словах есть логика. Если бы не одно «но». Илья сказал, что Никита шастал вокруг дома. Значит Илья его видел. Что искал Репин в моих владениях? Вряд ли пришёл розу с клумбы срезать или под окнами серенады петь. Всё это и напрягало, и пугало, и запутывало меня ещё больше.

— Давайте успокоимся, — призываю я мужчин к порядку. — Вы пугаете ребёнка, — прижимаю к боку оробевшую Катю. Она до сих пор молчит, хотя до этого я думала, что заставить её замолчать, — всё равно что воздуха лишить. — Ничего плохого не случилось, и ладно. Тебе нужно руку обработать, — обращаюсь к Никите. — Иди в ванную, вымой руки, а потом — на кухню.

Я направляюсь к самому дружелюбному месту в доме, роюсь в шкафчике, доставая перекись и противовоспалительную мазь. Любимовы рядом. Все. Садятся на стулья. Илья принюхивается к запахам. Глаза у него голодные.

Никита возвращается быстро. Он напряжён немного. Я обрабатываю ему руку.

— Если так пойдёт и дальше, я стану постоянным клиентом аптеки, — улыбаюсь невольно.

— Зато будут очень хорошие скидки, — Никите нравится, что с ним возятся.

— Ты бы в поликлинику сходил. Всё же это укус не совсем домашнего животного, — советую невольно.

— Будет причина — обязательно схожу.

— Тебе пора, Никита, — наблюдаю, как вянет его улыбка.

Он ждал, что я его пожалею и оставлю? Что его тянет сюда, как магнитом? Но спрашивать сейчас нет смысла. Потом. Исподволь. Рано или поздно он проболтается. Или скажет прямо.

— Пора, значит до свидания, Ива, — сдерживает он вздох и нехотя направляется вон.

Я провожаю его до двери. Смотрю вслед. Наблюдаю, как он уходит и закрывает за собой калитку. Я безумно устала, но Любимовых точно так же я выгнать не могу.

— Мы, наверное, тоже пойдём, — подаёт голос Андрей, но не делает попытки встать.

— Выпьем чаю и пойдёте, — говорю не оборачиваясь. Ставлю чайник. Слышу, как возится Катя. — Есть будешь? — кидаю взгляд на Илью. Тот набирает воздух в грудь, задерживает его и мотает головой. Неуверенно. У него не хватает духу признаться, что голоден. — Значит, будешь, — снова берусь за кастрюли.

— Ива, ты научишь меня вязать? — наконец-то отмирает Катя. Она болтает ногами и грызёт сушку. С аппетитом грызёт. Ей нравится.

— Научу, если захочешь. И если папа разрешит тебе приходить ко мне.

Илья ест жадно, как волчонок. Пытается есть медленно, но у него плохо получается. Они его не кормят? Это не аппетит, а голод. Что у них творится? И я не знаю, нужны ли мне их проблемы. Я никогда не влипала в людей, их судьбы, жизнь. Жила своей, пусть и однобокой. А сейчас слишком остро судьба сталкивает меня с окружающими.

Я вижу взгляд Андрея, который он бросает на сына. Они не разговаривают. Но во взгляде этом нет раздражения или злости. Это взгляд отца, что беспокоится о своём ребёнке, но не делает и шага на сближение.

— Катя не очень усидчивая, — Андрей словно извиняется передо мной. Видимо, заранее, понимая, что девочке может не хватить терпения заниматься вязанием. — Мы её на танцы сдали, чтобы было, куда энергию девать. Ни рисование, ни другие спокойные занятия ей не подошли.

— Ну, папа! — Катюшка искренне обижается, до слёз. — Я хочу вязать! Мне понравилось!

— Понравилось, значит попробуем обязательно. И если не получится, ничего страшного. Зато ты будешь знать, что хотела научиться.

Илья моет посуду после себя сам. Молча. Неумело. Ему — я это чувствую — не приходилось этого делать. Но он моет — возит мочалкой по тарелке. Держит её брезгливо двумя пальцами.

— Спасибо, — говорит он, глядя мне в глаза.

В его взгляде — благодарность. Молчаливая, но искренняя. Мне нужна его помощь. Надо поговорить. Но это подождёт. Сейчас важно, чтобы он не замкнулся, не озлобился.

— Пойдём, Кать, — протягивает мальчишка руку сестре, и та с готовностью слетает со стула, цепляется пальчиками за его ладонь. По тому, как потрясённо смотрит на сына с дочерью Андрей, я понимаю, что происходит нечто из ряда вон выходящее.

— Ой, Илюша! — тарахтит Катя. — Хочешь, я тебе книжку с картинками подарю? Волшебную! Там если загадать желание, обязательно сбудется. Правда, правда!

Андрей смотрит им вслед.

— Спасибо, — говорит и он.

Его чёрные глаза прожигают меня насквозь. Оставляют метки — нестираемые следы-ожоги. Он берёт мою ладонь в руки и целует в запястье — туда, где неровно бьётся пульс; туда, где синеет тонкая вена. От его поцелуя — жарко. От его поцелуя — хорошо.