Какой-то непонятный узел завязывается внизу живота, вспыхивает томительной дрожью — мелкой-мелкой, заметной только мне. Дрожь эта отдаётся в колени. Я не знаю, каким чудом стою, а не падаю. Хочется то ли застонать, то ли глаза прикрыть, то ли положить ладонь на смуглую щёку, прикоснуться к губам мужчины, что волнует меня и тревожит.

— Отдохни, Ива, — Андрей не отпускает мою руку. Не спешит. — Ты измучена дорогой. А тут ещё и мы. В прихожей не убирай. У тебя прислуга есть, — он напоминает мне, учит. Понимает, что я привыкла всё делать сама.

Вспыхиваю стремительно. Откуда он знает?

— Я вижу: ты раньше жила по-другому. Другой девушке не пришло бы на ум кормить соседей, а после — мыть посуду. Это сразу бросается в глаза. Другие девушки не зарабатывают вязанием. Ты прости — я обидел тебя, наверное. Но у Кати есть всё и даже больше, и ты не обязана потакать её капризам, тратить время на платье, которое ей не нужно. Это её блажь, но у меня есть, чем баловать детей.

— Мне самой захотелось, — качаю головой. — Я ни разу не вязала платье для девочки. Только для очень взрослых девочек.

— Я пойду, — вздыхает он рвано и не трогается с места. Смотрит на меня тяжёлым взглядом. И я всё же делаю это: прикасаюсь пальцами к его щеке. Совсем немного. Робко. Самыми кончиками. Моя кожа соприкасается с его. Подушечки очень чувствительные.

Андрей на миг опускает веки, а затем сжимает меня в объятиях. Слишком крепко. От боли темнеет в глазах, но это не важно. Его губы находят мои. Это такой собственнический, слишком жадный поцелуй. Короткий, как выстрел, жаркий, как расплавленная магма.

Он отрывается от меня. Обводит большим пальцем контур губ.

— Я пойду, — говорит он в третий раз и наконец-то делает шаг от меня.

Я иду рядом. Чувствую жар его тела. В дверях он останавливается. Он хочет что-то сказать, но несколько мгновений молчит, а затем, взявшись за дверную ручку, всё же говорит:

— Ива, держись от Репина подальше.

Он уходит. Походка у него стремительная. Уверенная. Не оборачивается и не замедляет шаг. А я наконец запираюсь на все замки и без сил падаю на диванчик в прихожей. Поджимаю ноги. Рядом плюхается Василий. Я прижимаю его к себе и касаюсь головой маленькой подушечки, расшитой крестиком. Она скорее декор, чем постельная принадлежность, но мне всё равно. Я пытаюсь думать, но мысли путаются. Я не хочу засыпать, потому что впереди — ночь, но всё равно засыпаю, стоит мне только закрыть глаза.

Андрей

Мне было за них немного стыдно — за Катьку и сына. Илья — понятно: целый день скрывался, в столовую не выходил. Он буквально воспринял мои слова о свободе и о том, что может не есть. Будто я его куском хлеба попрекнул. Может, поэтому задело, что у чужих людей он так легко принял еду.

Если так будет продолжаться и дальше, по посёлку поползут слухи, что Любимов детей голодом морит и издевается. Не то, чтобы я кого-то боялся, но не переношу сплетни. Ива, я думаю, бегать и жаловаться не будет, но никто не знает, где ещё мой сын может пообедать или поужинать.

Катя вообще поразила: ели мы всегда с боем, уговорами, с посулами какой-нибудь привилегии или подарка. У Ивы она мела еду, как пылесос. Ей там вкуснее? Бедная Петра. Боюсь даже представить, что будет, если слухи, что соседская кухарка готовит лучше, дойдут до её ушей.

Я не знал, как об этом поговорить с детьми. Особенно с Ильёй. Решил пока оставить как есть. Тут бы с собой разобраться.

Меня тянуло к ней, как баржу к берегу, как Землю — к Солнцу. Я ночь, она рассвет. Я тьма, она заря. Я грубый, она ранимая. Я ствол, она пуля. И так до бесконечности, до той самой перевёрнутой восьмёрки, у которой нет ни начала, ни конца.

Я не хотел никуда проваливаться. Ни в какие космические дыры или кроличьи норки. Надо успокоиться и дистанцироваться хоть на какое-то время. Молодая девушка волнует кровь — это нормальный процесс. Но с чего я так завёлся? Никогда не видел юное тело? Там даже смотреть не на что — слишком субтильная. Я раньше на таких не смотрел — проходил мимо, а тут — как неизбежное столкновение двух поездов, что едут навстречу друг другу по одним рельсам.

Противоречиво. Яростно. Больно, наконец. Как рок судьбы, в которую я никогда не верил. Я не понимал себя и свою реакцию. Это ненормальное желание её касаться. Целовать ей руки, например. Я никогда так не делал. Мне не просто хотелось её трахнуть — нет. Мне хотелось в ней раствориться. Забыться хоть ненадолго. Открыть в душе своей воронку, которая бы затянула её в себя навсегда.

Я этого не понимал. Отрицал. Не мог классифицировать, а поэтому страшился. Себя — такого яростного и неистового. Её — такую недоступную и немного отстранённую. Какие тайны её окутывают? Что за хрень вокруг неё творится? И нужно ли мне влезать, вмешиваться, заботиться об этой девушке?

Мне хватало своих забот и собственных детей. Работы хватало. И ещё что-то взваливать на плечи — глупо и смешно, не нужно и бесполезно. Я ведь знаю, чем это заканчивается — очередной болью и предательством. Женщины не меняются. И предполагать, что именно эта не такая, — обманывать себя.