Гай живо оборачивается на голос, смотрит без страха, с интересом. Нотта следит за его реакцией и удивляется: для малыша, растущего в одиночестве, он слишком спокоен и не сторонится чужака.

– Ты кто? – спрашивает ребёнок, и Нотта потрясённо открывает рот: до этого дня Гай обходился односложными восклицаниями. Как и все дети его возраста. То, что он умеет связно говорить, стало откровением.

– Айбингумилергерз, – лохматый уродец не сводит глаз с ребёнка. Гай поводит носом, как пёсоглав, прислушивается к чему-то и кивает в ответ.

– Такой же, как я.

– Верно, Игайоварбизатс.

Нотта вскрикнула, не справившись с собою: она никогда не называла Гая настоящим именем, и сейчас наблюдала, как изменилось личико маленького человечка. Черты стали резче, кожа – мраморнее, бледнее, глаза вспыхнули светом, что мягко струился сквозь полуопущенные ресницы. По-детски пухлые губы сложились в тонкую улыбку, словно ребёнок знал какую-то тайну, недоступную никому.

Она заворожено смотрела, как тянется пухлая ручонка к безобразному чудовищу, нежно гладит кровочмака по плечу, прижимается щёчкой к лохматой шерсти.

В сердце кольнуло. Губы дёрнулись, сведённые судорогой. Хотелось схватить малыша на руки, обнять и укрыть ото всех.

«Мой! Только мой!» – кричала кровоточащая душа. Яд ревности бежал по венам, туманил вздор и кружил голову, но она сдержалась. Сложила руки на груди и, выдохнув, постаралась дышать медленно, глубоко, как учили её в Обители. Такие упражнения она всегда проделывала перед выходом на сцену, чтобы успокоиться.

– Добрый, – довольно выдал Гай и снова потёрся щекой о грудь Айбина.

Добрый кровочмак? Нотта с сомнением посмотрела на опасного уродца. Он вызывал в ней смешанные чувства, но она не видела в нём ничего хорошего. Раздражение. Отторжение. Затаённый страх. Ей постоянно хотелось убежать, держаться подальше.

– Посмотри на меня, – приказал Айбин. Малыш поднял голову и, колыхнув ресницами, распахнул глаза. Большие, сиренево-фиолетовые – необычный цвет – ещё один повод скрывать ребёнка, чтобы не отвечать на неудобные вопросы.

Кровочмак внимательно вглядывался, словно медленно, по слогам, читал книгу. Качал головой, водил тонкими, красивыми пальцами по лбу, переносице, вискам Гая. Ребёнок смотрел на него доверчиво, не шевелясь.

Айбин оторвал взгляд и обратился к Нотте.

– Больше ты не будешь резать вены и поить его кровью, – Нотта хотела возразить, но он не дал ей и рта открыть. – Слушай меня, – властно завораживал кровочмак голосом. – Ты не будешь больше делиться кровью. Ни с ним, ни с кем другим. В этом нет нужды, Нотта. Ты ошиблась по неведению – в том нет твоей вины, но если хоть раз нарушишь запрет, – преступишь черту. Ты истощена. Ещё немного – и погибнешь или потеряешь дар. Надеюсь, ты поняла меня и услышала.

Нотта кивнула. Понимала: пребывает в некоем трансе, но без тумана и сковывания воли. Лишь строгий приказ. Так мог разговаривать с нею отец.

– А как же он? – спросила всё же, сглатывая набежавшие слёзы.

– Гаю не нужна кровь, и по незнанию ты чуть всё не испортила. Но, слава старбогу, всё ещё поправимо.

– Старбог? – Нотта отшатнулась, как от удара.

Айбин скривился в гадкой улыбке.

– Какие мы нежные. Как прятать ребёнка-кровочмака – так это в порядке вещей. Как поить его собственной кровью, нарушая все мыслимые и немыслимые законы, – так не моргнув глазом. А при имени истинного бога – пугаемся и изображаем ужас. Не поздно ли играть в добропорядочную ведьму Зеосса?

Нотта зябко поёжилась и спрятала глаза. Помолчала и согласилась.

– Да, ты прав. Поздно. Я преступница, но воспитывалась, как положено, поэтому не могу вот так сразу цинично попирать принципы, на которых выросла.

– Неправильный ответ, – голос кровочмака рубил под корень. Хотелось спрятаться или упасть на колени, закрывая руками голову. – Никто и никогда не должен заставлять тебя делать или говорить то, чего не приемлет твоя душа. Никто и никогда не должен ломать тебя, Нотта. Никогда не чувствуй себя виноватой, если понимаешь, что поступила правильно. Не оправдывайся, не подчиняйся, умей настоять на своём.

– Я не боец, – прошептала, чувствуя, как льются ручьями слёзы по щекам. – К тому же я чувствую вину.

– Ты не боец? – кровочмак иронично изогнул бровь. – Ты, сумевшая покорить толпы при робости души? Ты пошла против правил, стала певицей, менестрелем, сказительницей – первой женщиной-музыкантом среди надутых мужиков, что считали музыку собственным достоянием. Ты сделала многое, что не вписывается в рамки, рвала косность, рушила вековые запреты. И ты сейчас говоришь, что не боец?

Ей хотелось спросить, откуда он всё это знает, но не посмела. Вряд ли кровочмак следил за ней и входил в число поклонников, коих на Зеоссе – великое множество.