О злом умысле и тем более предательстве думать не хотелось, но вспомнился разговор с генералом Лукиным, которого я немного знал по подготовке Смоленска к обороне. Принимая от Конева командование 19-й армией, последний кроме прочего передал несколько листов со списком фамилий штабных командиров, к которым по разным причинам утратил доверие, а говоря другими словами, подозревал в предательстве. Не стоило сбрасывать со счетов и немецкую разведку. Так что наши планы и расположение войск секретом для противника не являлись. В отличие от Красной Армии гитлеровцы могли позволить себя выбирать направление атаки и били по наиболее уязвимым, в стратегическом плане, местам. То есть удары были нанесены там, где плотности наших войск были ниже нормативов для устойчивой обороны. Создав локальное превосходство в силах, они без особых усилий взломали линию фронта.

На третий день наступления управление войсками было утеряно, командование не понимало где свои части, а куда уже прорвались немцы. Ещё 4-го октября в Ставке были уверены, что линия фронта находится в 150 километрах от Юхнова, а 5-го в город вошли немцы. Планомерный отход на Вяземскую, а затем Можайскую линии обороны не получился. Кроме того даже заполнить еще не полностью готовые укрепления воинскими частями не было возможности, в виду их отсутствия. Резервы были крайне скудны. И это было еще одной из причин, по которым мы не задерживали немногочисленные колоны отступающих, им предстояло в нашем тылу восстановить хотя бы какое-нибудь подобие линии фронта.

Что с начала немецкого наступления делал я? Да как обычно, раз уж не получилось предотвратить катастрофу Западного фронта, занялся любимым делом всех попаданцев в ВОВ – начал кошмарить неприятеля, используя наличные силы центра подготовки парашютистов. Нашей задачей в ближайших оперативных планах было не удержать позиции любой ценой, а нанести потери противнику, максимально задержав его продвижение вперед. Пространство разменивалось на время. Других вариантов попросту не было, так как единственным боеспособным соединением за нашими спинами стали Подольские курсанты, спешно занимавшие позиции укрепрайона у Медыни и Малоярославца. В третий раз, с начала войны, я становился свидетелем, как на пути немецких дивизий вставали учащиеся и преподаватели военных училищ. Сначала Борисовское танкотехническое, затем под Красногвардейском Ново-Петергофское военно-политическое погранвойск НКВД, сейчас два Подольских – артиллерийское и пехотное.

Среди проходящих мимо взгляд зацепился за знакомое лицо. Точнее сначала разглядел прыжковый комбинезон и уже потом, я пристальнее всмотрелся в красноармейца. Точно – это парашютист одной из групп посланной Старчаком на шоссе западнее Юхнова еще в первый день обороны. Боец шел, что называется в автоматическом режиме, то есть фактически спал на ходу, придерживаясь рукой за телегу с ранеными и механически переставляя ноги. Я окликнул его, но внимания не привлек. Один из десантников поспешил к дороге и хлопнул товарища по плечу: – Саня очнись. Командир зовет.

– А? Где? Что? – встрепенулся последний, приходя в себя. – Михаил? Ты как здесь? – Он рассеяно огляделся и, увидев меня, обрадовано заулыбался. – Дошли. Помоги Сергееву, я сейчас.

Поспешив ко мне, он доложил: – Группа отряда особого назначения вернулась с задания, исчерпав возможности ведения боя.

– А где остальные? – перебиваю его, глядя, как из телеги помогают выбраться только одному нашему раненому бойцу. – Вас же три тройки должно быть.

– Две тройки и два сапера, – поправляет он меня, – четверо убито, нами сожжен один танк, обстреляна колонна грузовиков, а саперы подорвались вместе с мостом. У нас – ни патронов, ни гранат. Последнюю пистолетную обойму разделили поровну.

– Хорошо, следуйте в расположение. – Радость от встречи с вышедшими из окружения меркнет. Опять потери. Нас с каждым днем становится все меньше, и если бы не подошедшая утром рота Подольских курсантов, усиленная артиллерией, удержать позиции было бы очень тяжело.

Впереди с приличным перелетом разорвался снаряд. Чего и следовало ожидать. Немецкие артиллеристы не собирались просто так выпускать отступающих, выдвинувшиеся вперед корректировщики давали наводку на увязнувшую в грязи колону. Второй взрыв, как и положено, с недолетом – классическая «вилка», начало пристрелки, за которой следовал огневой налет. Но и мы не лаптем щи хлебаем. Если против пушек на закрытых позициях ни чего предпринять не можем, то корректировщики наша законная добыча, не так много мест в лесной местности, где они могут расположиться. Как бы в подтверждение моих мыслей следует приглушенный расстоянием выстрел Мосинки – это отметился наш штатный снайпер Коля Стариков.

Пехота, наученная горьким опытом, уже разбежалась в стороны, только телеги с ранеными остались на месте, да немногие санинструкторы суетились рядом, не решаясь отойти от подопечных. Десяток взрывов прокатился в стороне от колоны и вражеские пушки смолкли. Значит, Стариков оказался точен, стрелять без корректировщика, тратя снаряды в пустую, немцы не пожелали. Мы вышли из-за деревьев, за стволами которых укрылись от обстрела, предстояло поторопить пехоту. Скоро начнет темнеть, а у нас еще полно работы.

Дождь кончился, но сильно похолодало, ночью точно будет снег. Первый снег этой осени.

Наступление Красной Армии, начатое Жуковым, не стало для нас неожиданностью, так как в письме из штаба фронта, врученном мною Старчаку в конце августа, был приказ о создании и подготовке двух разведывательных групп для заброски в полосе Резервного фронта в тыл Ельнинской группировки немецких войск. Мне же предписывалось в кратчайшие сроки направить наш первый партизанский отряд в количестве полусотни человек в Смоленские леса, с задачей максимально затруднить подвоз горючего и техники по железным дорогам. Организовать на коммуникациях маленькую «рельсовую войну». Масштаб, конечно, не тот, что будет летом 1943 года, но готовились мы серьезно, планируя подключить все партизанские отряды и группы окруженцев в этом районе, что бы максимально испортить немцам жизнь.