Её шок и ужас слишком очевидны. Да и вообще, если так вдуматься, мои предположения попахивают бредом: взять пенсионера с пневматом на роль «быка», зная, что у меня всегда с собой Кольт – еб*нутость в квадрате. Но опять же, если сюда не собираются подогнать фургончик с молодыми да борзыми.

Просчитывая все эти варианты, охрениваю с самого себя. Это же надо так с катушек слететь! И главное – из-за кого? Из-за мелочи какой-то пузатой. Кому скажи из партнёров и врагов, что я из-за девки, которую даже не трахал, забил на безопасность, ни за что не поверят. Меня двадцать лет, чем и кем только не выманивали и хрен, а тут такая тупость…

Короче, пора заканчивать с этим цирком.

– Слышь, дед, ты давай это… угомонись. Мы с ней сами разберёмся. Настя, сюда иди!
– делаю осторожный шаг навстречу, но дед настроен решительно и взводит курок.

– Стой, где стоишь, иначе пальну, мало не покажется. Знаю я, как ты с ней разбираться будешь. Потом девчонку по кусками соберут.

– Я, по-твоему, на маньяка похож? – едва сдерживая смешок, уточняю вкрадчиво.

– На маньяка – не на маньяка, а морда у тебя беспредельщика, так что садись-ка ты, дружок, в свой джип и езжай отседова. Девку я тебе все равно забрать не позволю! Ты ей кто вообще? Отец, брат, муж? Нет? Вот и не хер лезть. А то ишь ты - орёл: разбираться он собрался с молоденькой девчонкой.

– Дед, ты бы пыл свой поумерил, а то так можно и нарваться. Я из уважения к твоему возрасту и понятиям спущу, конечно, на тормозах, но ты терпение-то моё не испытывай. Лучше о себе и семье подумай. Девки эти, сам знаешь… День вы*бываются, на следующий - возвращаются, а ты потом на всю оставшуюся жизнь инвалид.

– Ты меня тут не запугивай. Без тебя разберусь, что мне делать…

Он что-то ещё говорит, но я уже не слушаю, понимая, что с этим фанатиком за справедливость вести диалог бесполезно. Перевожу взгляд на Настю. Она стоит ни жива ни мертва, глазенки блестят от слез, кулачки прижаты к груди, словно у неё сейчас разрыв сердца случится - на лицо полнейший шок. Похоже, пистолет девочка только по телевизору и видела.

Что ж, ей полезно немного встряхнуться, а то думает это все шутки.

– Настя, сядь в машину! Не создавай человеку проблемы, – кивком указав на свой «Гелик», цежу сквозь зубы и продавливаю ее тяжёлым взглядом.

У неё начинают дрожать губы, глаза наполняются слезами от безысходности. Я знаю, какая в ней сейчас идёт борьба: ей страшно и в тоже время она не хочет подставлять человека, который за неё вступился.

Дед уговаривает её не слушать меня, чем ещё больше давит ей на совесть. Не был бы таким рыцарем без страха и упрёка, она бы, возможно, подумала о себе, но в ответ на столь смелую помощь это сложно даже такому цинику, как я.

– Сюда иди, сказал! – рычу меж тем, зная, что только так можно сломать последний бастион.

– Простите, - всхлипывает она, опустив взгляд, словно в чем-то провинилась. И когда дед укоризненно качает головой, срывается на плач.

Ей стыдно и страшно. Зажав рот рукой, бежит к моей машине, стараясь не смотреть на меня. Но заметив, что я иду к таксисту, бросается наперерез.

– Пожалуйста, не трогай его! – хватает она меня за руки и смотрит таким умоляющим, совершенно диким от страха взглядом, будто я какое-то чудовище.

– Руки убрала! – взбесившись, скидываю их.

– Пожалуйста, Серёжа… - шепчет со слезами.

Не выдерживаю, беру её под локоть и усаживаю в машину.

– Сядь, бл*дь и сиди!

– А ты? – вновь хватает меня за рукав пиджака и смотрит, сука, все тем же взглядом истерзанной жертвы.

– А я пойду заплачу за твой проезд!

– Как заплатишь? – ошарашенно выдыхает она, даже плакать перестаёт.

– Деньгами, дура! – рявкаю, чтобы уже, наконец, пришла в себя, и хлопнув дверью, иду рассчитываться с таксистом.

По возвращению обнаруживаю Настьку более менее успокоившейся. Вот только у меня самого спокойствия ни на грамм, кипит все внутри, клокочет.

Сажусь за руль и даю со всей дури по газам, иначе не знаю, что с этой сучонкой сделаю. Все нервы мне вымотала, паскуда!

– Если ты из-за картины… - нарушает она нашу, звенящую от напряжения тишину. И я тут же взрываюсь.

– Да насрать мне на твою убогую картину!

Да, бью! Да, по-больному, в самое уязвимое место. Но мне нужно знать, было ли что-то настоящее или просто заказ.

Когда она вся будто скукоживается и прикусив задрожавшую губу, украдкой смахивает слёзы, понимаю, что было.

Было и есть.

От этого на душе становится легче и в тоже время невыносимо паршиво, особенно, когда она с горькой усмешкой произносит:

– Тогда хорошо, что я её порезала. Она действительно получилась убогой. Не знаю, зачем я её подарила… Глупость какая-то и пафос.

Она тяжело сглатывает и замолкает. А мне от её самоуничижения так херово становится, что хочется заорать: «Глупышка, ну неужели ты не понимаешь, что если бы все было так, я бы ни за что не повесил её в кабинете?!». Но вместо этого беру себя в руки и перехожу к делу. Не время сейчас для сантиментов и поблажек.