Геринг расспросил меня о вражеских самолетах, которые я сбил. Особенно его интересовали подробности о моем первом «москито», которого я сбил год назад. По его мнению, «москито» — не более чем мелкая неприятность. Он выразительно повторил это снова. Год назад те два самолета особенно раздосадовали его, поскольку в тот момент он начал выступать с важной речью и должен был отложить ее на два часа в связи с налетом.

Он лично вручил мне Золотой крест.

Затем рейхсмаршал обратился к нам с речью о трудностях, связанных с защитой рейха и с теми особыми сложностями, с которыми мы столкнемся. К нашему удивлению, он сказал, что мы, летчики, стоящие на страже рейха, несем ответственность за провал воздушной обороны на западе.

Он сослался на поразительные усилия летчиков Королевских военно-воздушных сил в сражении за Британию и назвал их смелость блестящим примером для нас. С этой частью его выступления я полностью согласен. Но мне кажется, что, несмотря ни на что, командующий Военно-воздушными силами Германии имеет очень расплывчатое представление о том, что происходит, когда мы сталкиваемся с сильными американскими авиаотрядами.

Нельзя не признать, что с технической стороны летные данные наших самолетов ниже всякой оценки. После побед в Польше и во Франции высшее руководство германских военно-воздушных сил просто почивает на лаврах. Количество подразделений, стоящих на защите рейха, совершенно не соответствует выполняемой задаче. Численное превосходство врага по меньшей мере восемь к одному. Успехом, который был достигнут на фоне сокрушительного превосходства противника, мы обязаны исключительно выдающимся моральным и боевым качествам наших летчиков. Нам нужно больше самолетов, двигатели получше и поменьше штабных крыс.

Вчера, после неудачной попытки перехватить приближающиеся самолеты янки, мы приземлились поздно вечером в Сент-Тронде в Бельгии.

Погода испортилась. Небо над Голландией и Бельгией покрыто плотными тучами, свирепствуют снежные бури. Сквозь просветы в облаках мы поднялись на нашу боевую высоту. На этой высоте возникает опасность обледенения. Тучи внизу растянулись, как бесконечное белое одеяло, тянущееся к северу до самого моря. Наши неутомимые «мессершмитты» блестят, искрясь на солнце. Из двигателей «Даймлер-Бенц» тянется след выхлопов по холодному и бледному осеннему небу. В кислородных масках перехватывает дыхание от холода.

Мы направляемся на север плотным строем, совсем как стая журавлей. С базы сообщают о приближении со стороны моря большого количества «боингов». Один из наших самолетов — это Фюрманн — постепенно отстает от строя и теряет высоту, словно обессилев от долгого перелета.

На мой запрос по радио он ответил, что у него проблемы с двигателем. В таком мраке, имея проблемы с двигателем, нужно прыгать — это единственный выход, если жизнь дорога. Но сержанту повезло. Его двигатель не заглох, и после часа полета мы повернули обратно, поскольку вражеские бомбардировщики вернулись на свою базу. «Тандерболты» расстреляли бы его еле двигающуюся машину, как утку на гнезде.

Сквозь приветливо проглянувший просвет в облаках я провел мое звено в Сент-Тронд.

Эрих Фюрманн приземлялся последним, его самолет рывками двигался по изрытому дерну в конце посадочной полосы. Начал падать легкий снег — это довольно необычно в этих краях в такое время года. Еще до того, как мы смогли согреться у печки в столовой, наши самолеты покрылись толстым слоем снега и выглядели как окаменевшие монстры из какой-нибудь сказки. Через час, когда Фюрманн присоединился к нам, мы шумной компанией сидели за дымящимися стаканами ромового пунша. Двигатели его самолета уже в полном порядке: неполадки были обнаружены в компрессоре. К этому времени мы начали нашу обычную игру в карты и опустошили по нескольку стаканов крепкого, согревающего душу напитка.

Сначала Фюрманн не хотел присоединяться к азартно играющей, шумной компании. Он просто пожимал плечами и, подняв руку, потер большой палец об указательный, объясняя этим жестом, что у него нет денег. Кто-то насильно усадил его на стул. Кто-то еще сунул две пятифранковые монеты. Много событий играли свою роль в жизни Эриха Фюрманна, но в конце его жизни самая странная роль была сыграна этими двумя монетами.

Эрих начал играть и — этого никогда до сих пор не случалось — выиграл. Фюрманн поднял свою ставку и снова выиграл. Он продолжал выигрывать с поразительным постоянством. Он взял банк и опять выиграл. Мы были потрясены. Прошло несколько часов. Большие облака голубого табачного дыма клубились под низким потолком. Пустые бутылки и стаканы были разбросаны по полу.

Я смотрел на Фюрманна.

Он был назначен в наш полк несколько месяцев назад и стал одним из наших товарищей. Небо было его родным домом. Как и остальные, он чувствовал себя там как рыба в воде. При всей своей изменчивости, небо давало нам возможность отдалиться от развороченных боями полей Европы, над которыми мы пролетали.

Как и мы все, он влюбился в жизнь летчика-истребителя — сочетание радости полета и волнующего восторга боя. Поскольку Фюрманн разделял наше чувство патриотизма, он стал хорошим воином и летчиком.

Для него, как и для нас, удивительный момент полета и дух рыцарства, витающие в воздушных боях, выливались в ощущение бесконечного счастья и душевного спокойствия. Постоянная близость смерти добавляет пикантности жизни, пока она продолжается. Преданно сражаясь за интересы родины, мы можем наслаждаться простым фактом нашего существования с искренним восхищением, просто потому, что жизнь так непредсказуема и прекрасна. Мы рассматриваем ее, как бутылку изысканного рейнвейна, с чувством настоятельной необходимости насладиться им до последней капли, пока мы имеем такую возможность, осушая бутылку до дна в атмосфере веселого праздника.