Казалось, все в зале заговорили разом. Йорунн не прерывала, не просила тишины, понимая, что люди должны выплеснуть свои страхи, облечь их в слова, распробовать звук, ощутить вес сказанного, лишь тогда им можно будет что-то противопоставить. Однако Дуараг требовательно вскинул руку, и, повинуясь его жесту, говорившие притихли.

— Позвольте сказать мне. Я уже далеко не мальчишка и видел в жизни многое: верность и предательство, отчаяние и надежду, доброту и злое коварство. За моими плечами немало битв, а значит — немало побед. Те из вас, кто сражался на поле боя, понимает, насколько меняет человека первая пролитая кровь. Знает об этом и хан Талгат. Не важно, что подтолкнуло его к решению начать войну, не важно, поверите ли вы сейчас словам госпожи Йорунн. По-настоящему важно иное — война не закончена и нам не избежать новых битв. Я никогда не покидал границ Великой Степи и не знаю, как живет мир за ее пределами. Но четыре года назад мы уже промедлили, отказались верить очевидным фактам лишь оттого, что они выглядели непривычными. Эта ошибка стоила нам слишком дорого. К тому же, я помню свои клятвы и все, что сделали для нас Лид и его сестра. Как бы ни было, все мы в неоплатном долгу перед ними. А потому я поддерживаю дочь Канита и говорю, что вы должны пойти за ней.

— Разумеется, Гилон сделает все, чтобы вернуть хольдингам их честь и славу, — согласился Адой. — Однако, я не доверяю вашим суждениям, госпожа Йорунн. И не уверен в том, что ожидает нас в случае победы.

— Да как ты смеешь так разговаривать со своей правительницей? — не выдержал, наконец, Хала. Со всех сторон раздались одобрительные выкрики, однако Йорунн требовательно подняла руку, призывая к тишине.

— Хотите знать, чего я потребую для себя? — усмехнулась она. — Ничего. Вы выберете достойнейшего, пусть он примет бремя власти.

— Вы добровольно откажетесь от венца отца? — в тоне градоправителя сквозило недоверие.

— Я никогда не желала его. Тем более, что он принадлежит моему брату.

— Но конунг Лид мертв.

— Кто-то из вас видел его тело? Стоял на его могиле? Быть может Талгат предоставил иные доказательства его гибели? Я не верю в его смерть, — твердо сказала она.

— Это только предположения. Лида нет с нами вот уже четыре года и никто не слышал ни слова о нем.

— Как и обо мне. А между тем, я вернулась и стою перед вами.

— Если бы ваш брат находился сегодня тут, я бы первый поддержал его, — в голосе Адоя сквозила искренняя печаль. — Он был достойнейшим из нас, ему отданы наши сердца и наша верность. Но реальность порой бывает беспощадна, а надежды — обманчивы.

— Тогда, смею предположить, вы обрадуетесь, узнав, что я могу доказать справедливость своих слов, — Йорунн улыбнулась совсем недобро.

— Каким образом?

— Вернув брата.

Люди повскакивали со своих мест и заговорили разом, стараясь перекричать друг друга. Спокойствие сохраняли лишь Лонхат с Ориком, Эйдан, да Кит с Халой.

— Я сделаю это: верну конунга Лида в Гилон, — голос Йорунн с легкостью перекрыл весь шум в зале советов. — Клянусь в том своей жизнью. Если мне удастся задуманное, то взамен я потребую от вас верности и безоговорочной поддержки. Сначала мы опрокинем Талгата, а затем — заключим союз с кочевыми племенами. И когда границы на севере не станет, а наши народы научатся понимать и принимать друг друга, наши дети смогут вздохнуть спокойно.

— А мы, приносившие клятву, пойдем за тобой. Во имя ветра, трав и неба, — добавил Лонхат и слова его эхом повторило более половины из тех, кто был приглашен на совет.

Адой промолчал и тревожно переводил взгляд с одного соратника на другого. Мог ли он предположить, что его неосторожные слова окажутся коварной ловушкой для него же? То, что должно было напомнить хольдингам о горечи потери, внезапно стало источником надежды. Йорунн выжидательно смотрела на Адоя, понимая, что ему уже не вырваться из паутины собственных интриг. Градоправитель, наконец, заговорил:

— Я не очень верю в успех столь рискованного предприятия, но не могу не признать, что возвращение конунга вдохновит хольдингов больше, чем что-либо иное, — он тоже встал и вышел в центр зала. — Будет так, как сказала госпожа Йорунн. Сколько времени вам нужно?

— Десять дней. Никто не должен препятствовать мне, со мной отправятся только те, кого выберу я. Если меня постигнет неудача, вы продолжите жить так, как сочтете нужным. Но если я выйду из этой схватки победителем, все вы подтвердите клятву верности моему дому.

— Во имя неба, трав и ветра!

До своей комнаты Йорунн добралась, когда стало вечереть. События, последовавшие за советом, смешались в одну большую круговерть встреч и разговоров. Похоже, что люди только теперь начали понимать, что происходящее — не сон и не видение, и возвращение дочери Канита произошло на самом деле. Слова, произнесенные в зале советов, разбередили в сердцах слушателей не только былые страхи, но и гордость, о которой многие успели позабыть.

До гордости ли тому, кто остался без крова, кому пришлось ютиться в наспех построенных убежищах или в чужих домах? Тому, кто потерял все, созданное и нажитое годами? Думает ли о чести рода тот, кому бы отыскать возможность одеть и прокормить семью, не умереть в нужде и бедности холодной зимой, найти зерна на посев весной?

Сперва о былом и не задумывались: выжить бы, уцепиться за эту жизнь зубами и когтями, силой, упорством вырвать у судьбы право подняться с колен и начать все заново. А после привыкли, забыли, перестали заглядывать дальше завтрашнего дня. И потеряли нечто важное, то, что скрепляло воедино, не давало смешаться с иными народами, утратить себя.