За поездом вслед гнался стремительный осенний вечер, в окно ударили косые струи дождя, и словно не было никакого мира за пределами вагона, словно тьма, и дождь, и дорога – были воображаемы и предположительны, как и вся остальная жизнь.

На третьи сутки дождь сменился снегом, поскольку из средней полосы с ее мягким климатом, поезд вгрызся в края суровые и легендарные своим непокладистым норовом. Ника жалела, что не взяла зимнее пальто, но надеялась, что Анна добавит какой-нибудь теплый шарф к ее немудрящей куртке. Попутчицы развлекались, как могли; Наташа проводила время в вагоне-ресторане с некими настойчивыми и смугло-усатыми мужчинами. Мужчины предлагали свое общество и Маргарите, но та, ссылаясь на головную боль и диету, штудировала очередной глянцевый журнал либо полировала длинные острые ногти. На Нику вагонные мужчины не среагировали, что с одной стороны, ее утешало, а с другой – оскорбляло и раздражало – неужели она такая непривлекательная? Впрочем, и без того хватало переживаний за отца и Жама; она уже раз тридцать отругала себя за то, что опрометчиво сорвалась в эту ненормальную поездку. Даже Юрий Мамлеев был от скуки прочитан до библиографического описания на последней странице.

Кстати, в сортире наконец навели порядок, правда, проводницу подвигла на это Маргаритина истерика (а может, еще кто-то по вагону психанул). Хлоркой несло по всему вагону, этот запах Ника ненавидела с детсадовского периода, что опять-таки не прибавляло оптимизма. Плюс немытая голова и немытое все остальное. Плюс безбашенные цены на лежалые бутерброды и салат оливье в ресторане. Короче, дорожные жалобы, век ХХI.

Однако Ника не сдавалась. С собой были взяты пять штук толстых тетрадей и «Паркер» с запасом стержней. «Паркер» подарил ей Сережа в первый год ее писательства, и она пользовалась ручкой, только когда раздавала автографы. Теперь можно было фиксировать в тетрадях дорожные впечатления. Ника забиралась на свою полку, пристраивалась поудобнее и писала. Было так удивительно после стольких лет сидения за компьютером ощущать запахи бумаги и чернильной пасты… Она описала Наташу и Маргариту, отметив в скобках, что их типы могут пригодиться в каком-нибудь романсеро про суровые ведьмовские будни. Тем более, что к концу четвертого дня дороги Наташа проявила к Нике некий интерес.

Был вечер, поезд несся сквозь снежную мглу, Маргарита вышла в тамбур курить, Наташа опять общалась в ресторане с настойчивыми мужчинами, поэтому Ника спустилась со своих высот и писала, положив тетрадь на столик, наслаждаясь минутой одиночества и общения только с собственными мыслями. Она увлеклась – получалось неплохое стихотворение, – и когда грохнула дверь купе, даже вздрогнула от неожиданности, так далеко ее унес простой трехдольный анапест с ассонансными рифмами.

На пороге купе стояла Наташа и рассматривала Нику как редкостное насекомое.

– Всё пишешь, – непонятно сказала она. – Писатель, что ли?

Она была в том градусе опьянения, когда любая попытка избавиться от ее внимания воспринималась, как демонстрация глобального неуважения. Поэтому Ника натянула на лицо внимательную улыбку и ответила:

– Писатель. Точнее, писательница.

– Ух, ты. – не удивилась Наташа. – Детективы пишешь, как Донцова?

– Нет, фэнтези, фантастику.

– А-а. А фамилия твоя как?

– Перовская.

– Не, не читала. Я вообще мало читаю… И сколько ты платишь, чтобы твои книжки печатали?

– Вообще-то нисколько. Это, наоборот, мне издательство платит гонорар за публикацию книги.

– Большой?

– Что?

– Гонорар.

– На скромную жизнь хватает.

– Ага. То-то, смотрю, ты в ресторан редко заходишь, щемишься. Деньжата на подсосе?

– Да, – Нике был уже неприятен разговор, она не знала, как отвязаться. – Сейчас не очень удачная полоса…

– Ниче, все переменится, – широко улыбнулась Наташа. – Пойдем, выпьем, в ресторане коньяк неплохой, я угощаю!

– Да я…

– Пойдем-пойдем. Познакомлю с ребятами.

– А почему нет? – пробормотала Ника, понимая, что выглядит слишком тривиально: усталая от неуютной жизни вдовица пускается в авантюрно-железнодорожный роман. Однако достала из сумочки помаду и накрасила губы. Наташа ждала ее в коридоре, обозначив в лице веселое понимание.

Вагон-ресторан был оранжевым, как апельсин изнутри. Ника всегда любила этот цвет, но сейчас он был почему-то неприятен. Наташа подвела ее к столику, за которым вольготно разместились трое обремененных смоляными бородами и выразительными гагатовыми очами джентльменов.

«Джентльменов», это, само собой, с натяжкой. Никто из них даже символически не приподнял зад от сиденья, приветствуя дам. Восточные мужчины, что с них возьмешь, для них женщина – существо определенного статуса.

– Привет, мальчики, а я свою подружку привела, – проворковала Наташа голосом, несоответствующим ее инфернальной фигуре и макияжу. – Ее зовут Ника. Ника, а это Рза, Анвар и Ибрахим, очень классные ребята!

– Очень приятно, – улыбнулась Ника.

Взоры восточных мужчин умело скользнули по ней и остались недовольны. То, кто Рза, сказал, пришепетывая:

– Ты говорила, красивый подруга у тэбя. Этот разве красивая?

– Конечно, красивая! – Нике от медоточивости Наташиного голоса хотелось уйти в землю. – Она еще и умная!

– Да? – поднял мохнатую бровь Ибрахим. – Это нехорошо, когда женщина умный и нэкрасивый. Лучше наоборот. Садитэсь, раз пришли.

В Нике сразу вскипела кровь многочисленных поколений феминисток, начиная от Симоны де Бовуар. Она села и спросила:

– Почему плохо, когда женщина умная?

– Патамушта в жены ее только дурак и возьмет, – пояснил Ибрахим. – Но ты не умная, а все равно не замужем.