Много лет я наблюдаю своё общение с местными студентами, которым преподаю предметы практические и теоретические. При объяснении мне часто приходится повторять мысль несколько раз, стараясь выразить её как можно точнее, ибо моя цель – передать им знания. В процессе работы или на экзамене некоторые возвращают мне её с прямо противоположным смыслом, так что просто руками разведёшь. Совершенно испорченный телефон, хотя назвать их тупицами нельзя, да, пожалуй, и меня тоже. Конечно, наука объясняет неудачную коммуникацию многими факторами, но меня, в основном, интересует одна: неадекватное пользование языком.

Я правлю дипломные работы своих студентов и прихожу в ужас от грамматических нарушений, логического несоответствия, стилистического бессилия и бессмыслицы высказываний авторов. За редким исключением. Как если бы я ничего им не объясняла. Как если бы они не уверяли меня воодушевлённо, что всё поняли. Возможно, и поняли. Но не сумели повторить. Как об этом узнаешь?

Теперь уже я не смогу прожить без испанского языка. Это мой друг, распахнувший мне многоиспаноязычный мир разнообразных культур, в которых я чувствую себя своей.

Я люблю здешний народ. В своей безграничной доброте он так относится к иностранцам (в том числе к пресловутым американцам), что они навсегда остаются в этой далёкой от совершенства, недвусмысленно третьего мира, стране. Потому что чувствуют себя дома и в полной безопасности. Местные дружелюбны, они легко распознают в иноземце доброго человека и принимают его в свою среду за его личные качества, не отождествляя его с нацией, и менее того с государством. Это умение отделить в общении личность человека от его многочисленных ролей в обществе, а значит, от всякого поведения – завидное преимущество местного населения, основанное на религиозном понимании природы греха, воспитанное с молоком матери.

Местные жители лёгкие в общении. Они знакомятся с налёту, смеются, и в разговоре им ничего не стоит найти тему, чтобы собеседник почувствовал себя свободно и непринуждённо. Увидев нового знакомого во второй раз, они при встрече уже обменяются поцелуями. Не заметить нового знакомого или, не дай, Бог, не признать его и не ответить на его приветствие, расценивается как неуважение к чувствам человека. Они улыбнутся вам, если на улице встретятся с вами взглядом, мол, не беспокойся, я не помешаю. Они поздороваются, если тёмным вечером встретят вас на пустынной дороге, мол, не бойся, я не опасен. Улыбка превращается в пароль взаимобезопасности,– мы, россияне, не сразу научаемся пользоваться ей. А научившись, сокрушённо наблюдаем предостерегающе замкнутые лица российских горожан и неожиданные словесные схватки на улицах.

Через несколько лет жизни на перешейке уже чувствуешь уверенность в собственной безопасности среди себе подобных и не боишься вступать в многочисленные беседы с незнакомыми людьми. Нам, русским, на пользу латиноамериканская общительность. Если в Москве не заводят на улице спонтанных знакомств до такой степени, что временами чувствуешь себя изолированной от жизни, то в нашем тропическом климате мы поневоле приобщены к бурной жизни на улице, и оказывается, что мы совсем не буки.

На этом цветущем краю земли, с населением, исторически сформированным миграцией, бесконфликтно уживаются многие национальности, как свои собственные, так и приезжие, и прежде всего – из соседних братских стран. Живя в космополитичной столице, я чудесным образом чувствую себя ближе к остальным народам, чем живя в Москве, и мне приятна эта общность.

Для русского сознания, тропическая страна, расположенная на морском побережье, существует исключительно для купания в море.

В начале 80-х годов прошлого века в центре столицы располагался городской пляж.

В выходной день он заполнялся отдыхающими так же плотно, как курортные пляжи Евпатории, и сходство завершали такие же песчаные просторы, переходящие в лазурные воды, но только на тихоокеанском побережье.

Но уже в середине 80-х городской пляж закрыли, хотя сам он пребывал на прежнем месте, и чтобы попасть на море, надо было выехать из города за Мост Америк.

– Видимо, городской залив заражён сточными водами, как в большинстве крупных морских городов мира,– предположила моя тётушка в разговоре с домашними,– и попала в точку.

С раскалённой солнцем и потому безлюдной набережной наплывало временами на город зловоние, от которого прибрежные дома не спасали даже плотно закрытые окна,– и стояло смардной тучей, пока не менялось направление ветра и не уносило его обратно в море. Некоторые столичные жители избегали ходить в прибрежные рестораны, но те спасались от разорения благодаря местной клиентуре и заезжим туристам.

Городские девушки, группками или даже вдвоём, стали ездить на ближайший “за мостом” пляж Веракрус. Автобус довозил отдыхающих минут за тридцать, и снова можно было безопасно проводить время на песчаном пляже с бирюзовой водой, под колокольчик лотка с мороженым и восклицания играющих в мяч, по соседству с рыбацким посёлком.

К концу 90-х годов, несмотря на несколько специально построенных для туристов криольских ресторанов, пляж в посёлке Веракрус стал считаться опасным, и туда отправлялись только те, кто этого не знал. Со временем обнищание посёлка стабилизировалось и телевизионные новости утихли, но пляж оставался пустынным даже в праздничные дни, пока не перешёл в разряд непопулярных. Этому способствовало периодическое загрязнение воды во время прилива и сильное обмеление побережья во время отлива, в течение которого можно было добраться сначала пешком, а потом вброд до ближайшего острова. Правда, предприятие требовало большой осторожности и умения плавать на случай позднего возвращения, поэтому только отчаянные молодые мужчины пускались на два-три часа в экстремальный поход.