С глухим завыванием одолевали подъем. Все, вроде, дремали. Или просто прятали глаза? Появлялись из тумана острые грани скал, совсем рядом. Неужто так трудно здесь? А ты надеялся – как? Туман стал абсолютно непроницаемым, глухим, сипенье двигателя доносилось еле-еле. Ощущение, что и звуки уходят от нас… или мы улетаем? Мотор, хрюкнув, замолк. А заведется ли? А может, не заведется? Это более безопасный вариант: доползем, осторожненько, на четвереньках. Не принято так, ползком – тем более что в мирное время. Мы – не рабы. Двери с шипением разъехались. Водитель, вышагнув из кабины, закинул руки за голову, несколько раз прогнулся назад, потом огляделся. Ушел в туман. Там глухо ударила какая-то дверь. Станция? Совершенно ее не помню. Все совершенно иначе, чем по дороге сюда. Все понемногу начали выходить, и зачем-то, подражая водителю, приседали, разводили локти, разминались.

Высветился домик.

– Смотри, напряжение какое… – глухо проговорил кто-то в тумане.

Да, свет в окошках был тускловат. Бил озноб. Мы вошли в домик. Лампочки еле светили.

– Все сейчас там! Прожектора подкатили, – пояснил кто-то знающий.

Где – «там»? Я похолодел… А ты думал – отдельная дорога будет тебе? Той же дорогой поедешь! Заодно и увидишь. Водитель грел руки о стакан с чаем. Мне, что ли, тоже погреть?

Вдруг прорезался, приближаясь, какой-то треск. Оборвался. И тишина. В окне появился… белый череп. Мотоциклетная каска! Вошел гаишник в белых нарукавниках. Оглядевшись, увидел водителя, подошел к нему и быстро заговорил. Подслушивать было неудобно (или страшно?). Помедлив, водитель кивнул. Гаишник как-то слишком радостно похлопал его по плечу. Так радуются, когда снимают с себя ответственность и вешают на другого. И на нас?

– Ну, так что там? – подошел Влад к Богуну.

– А что там? – с досадой ответил он. – Раньше строгость была – и порядок был. Такого б не допустили. А теперь что? Только на Бога надеяться! – Он махнул рукой.

Мы вышли за водителем, нашли в тумане автобус. Влезли в него. Молча расселись. Тихо задребезжало.

– Просьба пристегнуть ремни! – рявкнул вдруг Влад, и все неуверенно хохотнули.

И тишина. Завывание мотора, тихое, осторожное, то выныривало, то куда-то проваливалось. Вдруг появился просвет в тумане, въехали в него – и даже зажмурились. Гирлянда разноцветных огней, словно на елке. Пожарные! Скорые! Прожектора били вниз. Мы, привстав, стали смотреть туда, автобус явственно накренился, легко и головокружительно.

– Сидеть, твою мать! – рявкнул водитель.

Все отпрянули, но успели увидеть: на дне пропасти, освещенный прожекторами, уткнувшись в речку, лежал автобус. Уткнулась, точней, лишь передняя половина – задняя валялась отдельно. Людей, в смысле – тел, не было видно. Над обрывом стоял гаишник и махал палкой: «Проезжай, проезжай!» Больше смотреть туда никто не хотел, застыли в креслах. Автобус рухнул явно с куском шоссе. Ехали медленно… вопрос в сантиметрах. Сзади свет убывал, гирлянда скрылась за поворотом. И снова вокруг не было ничего, только туман и тихое, сиплое, настойчивое, иногда как бы вопросительно затихающее зудение мотора. Он словно спрашивал: может, дальше не стоит? Ведь не видно же ничего! И водитель словно подстегивал его: надо, надо!

Во я влип. Ехал бы один – другое дело. А так – Наиля почему-то с надеждой вцепилась в мою руку! Даже перекреститься – руки не поднять. И никто не крестился. Во люди!

Беременная женщина у заднего стекла вдруг заговорила сама с собой и говорила непрерывно. Никто не перебивал ее, хотя впечатление было жуткое: «Закрой форточку, Аня простудится! Опять ты поздно пришел»… Мы плыли в этом ужасе, и никто не решался его прервать: казалось, от резкого движения и даже звука можем опрокинуться. Наступило полусонное успокоение: пока она говорит – едем… едем, пока говорит! Туман стал вдруг оседать, лежал волнами под окнами и ниже. Мягкий… но зато под ним – жестко! Он был курчавый, везде одинаковый… как под самолетом! Вдруг водитель, ругнувшись, остановил автобус. «Что там? Что там еще?» – стали вставать. И все засмеялись – в свете фар «из разлитого молока» торчали бараньи рога, много! Потом долго не ехали. Ужас переместился в конец автобуса – стало плохо роженице.

– Доктора!.. Есть тут доктор? – заговорили сзади.

– Откройте двери! Все из салона! Нужен воздух! – Наиля стала командовать.

Беременная продышалась, и мы поехали дальше.

И подъехали к аэровокзалу. Шли к нему, вытирая с лица дождь.

Огромный светящийся стеклянный куб, творение, кажется, югославских архитекторов, гордость здешних мест – погас, как раз когда мы подходили к нему. Бац – и все. Светящимися остались только стоячие буквы наверху: СЛАВА КПСС! Все как-то устало засмеялись. Дверь в стеклянной стене была приоткрыта, но там стояла статная женщина с высокой прической «кренделем» и никого не пускала.

– Все! Рейсов сегодня больше нет! А мне надо, из-за чего вы опоздали?.. Что? У нас дневной вокзал, у нас не ночуют! Мы предприятие образцового обслуживания. И здесь не место!..

– …людям! – выкрикнул кто-то из толпы.

– У нас… – хотела продолжить она.

– …слава КПСС! – выкрикнул тот же, но не показывался.

Толпа напирала, но все отворачивались, в глаза администраторше никто не смотрел. Главное – не выделяться, а то вдруг она запомнит!

Автобус стучал мотором, но почему-то не уезжал, словно ожидая чего-то. «Да и должно же что-то произойти! Не может быть, чтобы так!» – мелькнула отчаянная мысль.

– Я вам человеческим языком объясняю! Стойте! – закричала дежурная.

Беременная женщина, видно, не очень все понимая, полезла под протянутой рукой дежурной, перекрывающей проход.

– Остановитесь, гражданка, имейте же человеческое достоинство! Вася же! – крикнула дежурная, повернувшись в зал.

«Вася же» выскочил, натянул покрепче милицейскую фуражку, потом взял голову лезущей напролом женщины, резко сжал ее под мышкой. Потом чуть отстранился и пихнул ее в лоб – она попятилась и безжизненно упала назад, прямо в лужу.