Шрифт:
— Я хочу услышать от тебя.
— Что-то есть, но я не отказываюсь от своих слов. Возможно, Картер согласится, но не я.
— Но я не пошла к нему. Я ждала тебя.
— Эмма, услышь меня. Пока ты в отношениях, даже если фиктивных, я не буду тебе никем.
— Даже другом?
— Ты же понимаешь, что это невозможно. Нельзя быть другом там, где есть что-то большее.
— Это глупость. Можно.
— Сейчас ты убеждаешь себя.
— Я не убеждаю себя. Я в этом уверена. Можно любить человека и быть ему другом, опорой и поддержкой.
— Нельзя. Ни к чему это не приведёт.
— Но я не хочу, чтобы мы были друг другу никем.
Коротко и горестно улыбаюсь.
— Мы и были никем. Ты один раз пришла ко мне, потому что тебе было плохо. Неважно, по какой причине ты пришла именно ко мне. Совпадение, что я был там, что я вообще там живу. Я рад, что ничего не было.
— Ты врешь, Эйден. Было всё, даже больше, чем секс. Это гораздо важней.
— Может быть, но ничего не меняет.
Её плечи опускаются, а лицо мрачнеет.
— Поверить не могу, что упрашиваю парня дать мне хоть какое-нибудь общение. Почему ты не можешь хоть раз поступиться?
— Потому что не хочу чувствовать себя ущербным, не хочу ущемлять себя. Не хочу понимать, что моя девушка живёт с парнем. Не хочу понимать, что она может поцеловать его, даже если он гей и это только для подтверждения их отношений. Не хочу понимать, что они могут спать в одной кровати, не имея друг к другу влечения, важен сам факт их пребывания там. Не хочу каждое утро просыпаться и засыпать с мыслью: «А что, если они…». Это не отношения, Эмма, это самоистязание и мучения, даже если для тебя это не так. Я могу чем-то жертвовать, но и себя уважаю. Я не готов быть вторым.
— Ты не будешь вторым.
— Зачем ты уговариваешь меня? Это я должен быть тем, кто проявляет к тебе интерес и внимание.
— Потому что ты важен и нужен… Я могу забыть про гордость.
— Ты видела меня пять раз за всю жизнь, и практически три из пяти ты не разговаривала и не знала меня. Формально, два, но если бы наш столик отслуживал кто-то другой, то было бы три.
— Это не мешает мне что-то чувствовать к тебе.
— Не мешает, но мне мешают твои отношения. Я не могу. Услышь меня: я так не могу.
— Друзья, Эйден…
— Не бывает таких друзей. Я не хочу поддаться соблазну, а это и есть соблазн.
— Я… больше не могу что-то сделать. Наверно, ты прав, и скоро я это пойму.
Улыбка, которую она явно выдавливает силой, ничто иное, как злые шутки судьбы. Смотрю на отделяющийся силуэт Эммы, и не понимаю, что чувствую в этот момент. Словно совесть и желание уселись на плечи, и теперь шепчут на уши свои наставления. Желание метает гневные проклятия и говорит о том, какой же я идиот, а совесть поглаживает по голове, говоря, что так правильно. Но что на самом деле правильно?
Глава 5
Эмма
Прижатая спиной к холодной стене, я старалась не плакать, потому что это ничем не поможет. Это пройденный путь. За слёзы получу лишь вдвое больше. Даже дыхание оставалось ровным, либо я старалась держать его в прежнем ритме, пока сердце грохотало в груди.
— Ты снова опоздала, Эмма, — кряхтел мой папа. — А я говорил, что ты должна приходить не позже шести.
— Нас задержали на уроках, — голос не дрогнул, но вот-вот мог подвести.
— Это ложь, — вскрикивает он, за словами следует пощёчина, отрезвляя и без того трезвое сознание.
Кожа горит, но руки остаются в прежнем положении: по обе стороны талии. Я привыкла. Я снова вытерплю. Ещё немного, и это закончится, нужно лишь немного потерпеть. Мириться с положением было тяжело, но сейчас стойко переношу условия выживания. Я провинилась. Даже если не по своей вине, это не отменяет факта опоздания. Это за дело, — так я повторяла каждый раз, когда получала новую порцию так называемых воспитательных мер.
Глаза янтарным цветом светятся от ярости. Их переполняет гнев, наливает кровь и некая доля ненависти. В такие секунды чувствую себя ничтожной букашкой. Стоит издать звук, и прилетит ладонь, добавив ещё больше боли. Глаза прожигают слёзы, но я категорически запрещаю им обнародовать себя. Я практически не шевелюсь, превратившись в предмет интерьера.
— С кем ты была?
— Я была на уроках.
— Брехня! — вылетающие слюни остаются на моём лице, я бы с удовольствием вытерла эту мерзость, но оловянный солдатик, которым являюсь сейчас при помощи силы давления руки и ноги папы, не позволяет это сделать.