Но он будет какое-то время продолжать истязать себя, накладывая все новые и новые ограничения на свое и так уже жалкое существование — якобы во Славу Светлого.

А спустя годы он однажды выглянет из своего благочестивого кокона самолюбования и увидит, что вокруг-то жизнь идет! И люди все также стремятся вкусно поесть, красиво одеться, хотят иметь дом и семью или, наоборот, жить привольно на радость себе родимому. В общем, он увидит все то, что видит каждый, и что он сам наблюдал до прихода в Храм.

Но теперь он не воспримет это как должное, как когда-то в юности, когда он просто «носил» Светлого в душе своей и счастлив был одним этим. Теперь это его покоробит, а потом и разозлит — он, такой правильный в своей святости, несет такие лишения во Имя Его, а они предаются «излишествам» по заветам «срамного» Темного! И неважно уже будет, что впал он в это по скудости знаний своих и ограниченности мышления, да и не принуждал его никто те лишения нести, что сам он для себя такой удел выбрал.

А с каждым новым голодным урчаньем живота, с каждой новой судорогой, болью въедающейся в промороженные суставы, с каждым укусом вши, впивающейся в его немытое тело — он станет превозносить себя над «нечистыми» людьми. И чем ярче и насыщенней будет проходить жизнь окружающих, тем выше будет подниматься тот пьедестал.

А теперь представим, что видят эти самые, окружающие его люди. И не забудем, что это все больше простые селяне и горожане, которые, как помнится, тоже ни большим умом, ни образованностью не отличаются. А видят они истинно святого человека, который, не жалея себя, молится за них Светлому!

Почему они уверены, что его молитвы звучат за них всех? Да просто потому, что он пастырь их! Они-то свое дело делают — пшеничку растят, горшки лепят, мечи куют, ну и так далее. А его дело за них молиться — на то он тут и поставлен в храме Светлого!

И вот уже не он один себе пьедестал строит, а всем народом возводится постамент тот — все выше и выше. И понимает он тогда, что не зря гнобил себя столько зим — он теперь для всех глаза Светлого, и уши, и голос. И начинает сначала поучать именем Его, затем направлять, а потом и вершить. И в полной мере вкушает он одно из опаснейших «излишеств» — чувство власти над ближним! Да только ему, давно отвернувшемуся от разных благ и удобств, кажется, что власть не грех, а благословение, дарованное ему за труды самим Светлым.

Но если теперь уж не юнец, а человек умудренный годами, достиг того положения, когда его и слушают, и идут за ним, то это однозначно — он человек неглупый. И понимает, что людей, пьедестал его на своих плечах несущих, по своему образу и подобию сразу он переделать не сможет. В общем, ума ему хватает — против толпы не переть.

И тогда направляет он все чувства, раздирающие его изнутри, и негодование, и неосознанную горечь от потерянных им самим зим, и жалость к своему разрушенному уже немолодому телу, и злобу ко всему радостному и живому, на тех одиночек, что носят в себе частицу Темного, на «неправильный» Мир. То есть, на магов и волшебниц. А его непомерно разросшееся самомнение нашептывает ему, что раз делается это во имя Светлого, то Он ему все и простит.

— Но маги-то — выходцы из королевской Семьи и из знати, что в более или менее близком родстве с ней! Как так получается, что какой-то храмовый служка поперек всем им идет?! — недоуменно воскликнул Вик.

— Да на таких-то, слава Создателю, пока и не замахивается. Но, надо заметить — пока! — ответил ему Рой. — Только вот маги уж давно не только у знати рождаются! За столько-то тысяч зим сколько раз те господа свои мужские причандалы в штанах не удержали и в народ кровушки господской повыносили?! Так что, давно уж детишки с Даром появляться стали и в простых семьях. Деваха-молочница согрешила, сливочки по господским домам разнося, а потом у какого-нибудь мясника в семье, полвека спустя, ребятенок-то одаренный и появится. А дальше так и пойдет — кровушку-то с магией всего разок достаточно в род-то затащить!

Теперь уж и в Академии — именно они основной народ. Приходят — пять да пять с трудом складывают, а вместо имени знак Светлого ставят, так как букв совсем не знают. А потом вполне так расходятся, а под конец учебы ничем от графских-то наследников и не отличаются. На них, кстати, все и держится в основном. И армейские и флотские маги, да и в Приказах разных — почти все из простонародья.

Имя-то они себе традиционно новое берут, Дар имеют — вот тебе и уважаемые люди сразу! А что кровь-то у них по жилам простая бежит, так это уже и не важно, дальше-то все от ума природного, да даденной силы зависит. А выходцы из знати часто в папиных замках замыкаются, да потом в башне сидят и великих волшебников из себя строят. Им-то выслуживаться и деньгу зарабатывать не надо, вот и тухнут где-то по провинциям, кормя свое самолюбие.

Да, очень сильный Дар редко встречается, собственно, как и везде — в каждом деле истинный талант редкость. Но на самом-то деле магов гораздо больше среди людей, чем принято считать. Кто посильнее, тот, как правило, в Академии оказывается. А простые предпочитают сами, своим умом Дар познавать, или у соседских знахарок учиться. А уж сколько народа с совсем слабенькими способностями неучтенными перебивается — и не счесть. По разным мастерским обитают, посуду от битья да серпы от ржи заговаривают, а умеющие живность понимать, в общественных конюшнях с чужими норовистыми лошадьми управляются.