Зато на обед поплёлся пусть без энтузиазма, но вовремя. На него, конечно, ещё пялились, некоторые и подхихикивали, и в сторону его кивали, но уже не так навязчиво, как накануне — за сутки новость заметно утратила актуальность и остроту.

Проглотив обед, Ремир составил тарелки на поднос и направился к окошку сдать посуду. В сторону Полины и Назара намеренно не смотрел, когда проходил мимо, хотя слышал их смешки и приглушённый разговор.

Сильный и резкий удар ногой под зад оказался таким неожиданным, что Ремир потерял равновесие и полетел вперёд вместе с подносом. Белой футболкой — в грязную посуду, лицом — в пол. Стакан разбился, большой осколок глубоко вонзился в скулу. А потом сверху, на голову полилось прохладное и липкое. Компот. Ремир вскочил, но слишком резко, голова закружилась, нога поехала на скользкой луже. Неловко взмахнул руками и снова чуть не упал, но как-то извернулся в последний момент и сел на корточки, правда, насадив ладонь на стёкла. Девчонки ахнули. Разговоры стихли. Хохот оборвался. По лицу, чувствовал он, струилась горячая кровь, под глазом пульсировало.

Ремир повернулся, с ненавистью взглянул на Назаренко. Тот всё ещё сжимал в руке стакан из-под компота, но глумливая улыбка как-то незаметно скисла и больше напоминала испуганную гримасу. Рядом запричитали вожатые, воспитатели, подоспевшие как всегда «вовремя». Кто-то подхватил его под руки, куда-то быстро-быстро повели. Оказалось, в медпункт. Швы накладывать.

Полнотелая фельдшерица сама нервно суетилась, но подбадривала:

— Ничего, ничего, шрамы украшают мужиков. Сейчас кольнём новокаинчик, и будет не больно.

Будет больно — не будет, Ремира вообще не волновало. Это уж он как-нибудь вытерпит. И на шрам плевать. А вот Назаренко… Назаренко ещё ответит. Ремир стиснул челюсти, скрежетнул зубами.

— Больно, что ли? — удивилась фельдшерица. Он воззрился на неё непонимающим взглядом. — Ну, потерпи немножко. Я уже почти всё.

Уже в комнате осмотрел себя в зеркало. Футболка вся в крови — только выбросить. Под левым глазом широкая дугообразная рана, обработанная зелёнкой и стянутая нитками. Эти нитки торчали как усики, ну, например, жука. В косматых и слипшихся чёрных вихрах застряла сухофруктина.

Сволочь! Ремир сжал кулак и еле сдержался, чтоб не садануть по зеркалу. Завтра он этому Назаренко устроит!

На следующий день, прямо с утра, в лагерь неожиданно приехал Максим Астафьев, отцовский протеже.

Всего пять лет назад восемнадцатилетний Макс подрабатывал в затрапезном гаражном автосервисе и не механиком даже, а так, принеси-подай-сгоняй. Отец Ремира заехал к ним с какой-то мелочёвкой: не то шланг подтекал, не то датчик заднего хода барахлил. Передал машину в надёжные руки, а сам расположился в клиентской. Но не усидел, спустился в ремзону и застал такую картину: парень, мальчишка совсем, горячо спорил с мастером, что и как нужно делать. И звучал весьма убедительно. Механик же явно пытался навязать лишнее, ненужное, а вот истинную поломку проморгал, но никак не хотел признавать свою ошибку. Ведь не по статусу, не по возрасту.

Ильдару Долматову всегда нравились такие вот: честные, сообразительные, бескомпромиссные. Он взял парня к себе в «ЭлТелеком», сперва стажёром — тот ведь ещё и учился на заочном в Политехе, потом монтажником ВОЛС [5] . Затем перевёл в инженеры-проектировщики. И не прогадал, не пожалел ни разу. Инженер из Макса вышел на редкость толковый, старую гвардию технарей влёт заткнул за пояс. Те долго ходили к отцу Ремира с жалобами и кляузами, ибо где это видано — студент и инженер? А незадолго до своей гибели Ильдар назначил Астафьева и вовсе техническим директором. Это уж вообще было вопиюще, некоторые даже уволились в сердцах.

Макс стукнул в дверь разок для приличия и вошёл в комнату. Ремира застал ещё в кровати, тот даже глаза продрать не успел.

— Ну и дисциплинка у вас, — хмыкнул он вместо «здрасьте». — Девятый час, а ты ещё дрыхнешь.

Ремир оторвал голову от подушки, взглянул на Астафьева мутным взором. Проморгался и нахмурился пуще прежнего.

— Чего тебе? — буркнул недовольно.

Макс с первого дня их знакомства вызывал в нём двойственные чувства. Обаяния ему не занимать, это точно. Ну и не дурак далеко, и не скотина — Ремир это понимал. Но делить отца с кем-то посторонним, пусть даже этот кто-то очень славный, было неприятно.

— За тобой приехал, — миролюбиво ответил Максим. — Что с лицом?

— А кто тебя просил? — с вызовом бросил Ремир, хотя сам обрадовался в душе. Осточертел ему уже этот элитный лагерь. Вопрос про порез вообще проигнорировал.

Макс вздохнул, присел рядом на кровать. Заговорил не сразу:

— Слушай, Ремирчик…

— Я тебе не Ремирчик, — зло огрызнулся он.

— Ладно-ладно. Не Ремирчик. Я ведь тебя знаю. Ты ни за что не скажешь, что тут тебе хреново. Но тебе тут хреново.

— С чего ты взял? — скривился Ремир.

— Ну, так думаю, — пожал плечами Макс. — Не твоё это всё. Обеды-завтраки, подъём-отбой по расписанию. Кружки, смотры, дискотеки…

— Тут нет кружков и смотров, — зачем-то поправил Ремир.

— Ну вот и говорю: не дисциплина тут у вас, а бардак. Ну так что, поедем домой? По правде говоря, у меня дело к тебе. Мы же сейчас повально переводим релейки на оптоволокно. Ну и вот. Привлечь к работе тебя хочу, пока ты на каникулах. Всё равно когда-нибудь — надеюсь, скоро, — будешь всем этим заправлять. Ну так что, поможешь? По станциям поездим? А то реально разрываюсь, а тебе полезно. От этих же старых пердунов никакого толку, одна вонь.