Ремир всегда ревновал отца к Астафьеву, хотя вида не показывал. Но сейчас глупо было продолжать злиться. Отца больше нет, и это их с Максом — общая потеря, единая беда. А ещё глупо было бы не поехать из-за давних мелких обид и остаться здесь, изводиться и страдать впустую. Да и помочь хотелось, конечно же. Отцовское дело значило для него много больше, чем просто бизнес. Ну а Даниилу Назаренко он ещё успеет отплатить. Найдёт его и поквитается.

— У меня сумка на складе, тут только рюкзак, — сообщил он с самым серьёзным видом.

— Заберём, — подмигнул Макс и лёгкой, пружинистой походкой двинулся на выход. — Жду тебя в машине за воротами.

Астафьев разогнал джип почти до двухсот. Ремиру стало не по себе. Не то чтобы он боялся скорости, совсем даже нет, просто об отце вдруг вспомнил. Тот и лихачить-то не любил, а всё равно разбился. Правда, пустынный Байкальский тракт по утру — это не горный серпантин туманной ночью.

— Слушай, только тебе придётся пожить у меня какое-то время, — сообщил Макс, не отрывая взгляда от дороги. — Твоя мать с этим по европам катается, а одного тебя неохота оставлять… Ну, ничего, как-нибудь два холостяка уживутся, верно?

Ремир смолчал. У него что, выбор есть?

Макс закинул его к себе и сразу умчался, сослался на важные-преважные дела. Ну, понятно, понедельник… Обещал быть не позже шести, а пока велел осваиваться.

Ремир прежде не бывал у Астафьева и не знал, что можно жить вот так, как тот живёт. Оригинально, конечно, но это, в общем-то, не пойми что, а не квартира. Беленые кирпичные стены, огромные нецветные фото вместо картин. На фотках — голые спины, женские, ну и мужские, кстати, тоже. Фетиш у Макса, что ли, такой — спины?

Первый этаж — зал, кухня, ванная. Зал, конечно, условно. Там хозяин явно и ел, и работал, и чем только не занимался. На полу — гантели, книги, журналы. На столе — лэптоп, тарелки грязные, конфетные обертки, ворох бумаг.

Железная винтовая лестница взмывала на второй этаж лофта, где обнаружилась спальня, ну и закуток вроде гардеробной. Спальня, причём, совершенно пустая, если не считать огромной квадратной кровати без спинок, которая стояла почему-то по диагонали в центре комнаты. Ну и голая спина на стене, куда ж без неё… Ремир снова спустился на первый этаж с кислой миной. Отнёс грязную посуду в раковину, мыть — побрезговал, затем расположился поудобнее с ноутом на диване. Макс ведь не запрещал его брать.

Запустил браузер — стали загружаться последние открытые вкладки. Ремир хмыкнул: как опрометчиво. Сам-то он в своём компьютере не просто настроил браузер стартовать с поисковой страницы, но и, выходя, всенепременно подчищал кэш и куки. С другой стороны, кого Максу опасаться, если он один живёт? Мать и всякие Толики к нему в комп нос не суют. Ну вот зато Ремир сунул. И не специально даже, просто открылось, а он посмотрел. И похолодел от тошнотворного ужаса. На вконтактной стене красовался никто иной как он сам, безобразно голый. Лицо ошалевшее, волосы всклокоченные, взгляд недоумённый куда-то в сторону. Ещё ключицы острые, впалый живот, ну и там всё на виду — и впрямь, нате, смотрите, какой я. А ниже комментарии — глупые, дурацкие, возмущённые, глумливые… Господи, какой срам! Одно дело слышать от Длинного про фотки, а другое — увидеть всё собственными глазами. И ещё надпись сверху как контрольный в голову: «Пацан пришёл потрахаться, но его жестоко обломали».

И тут Ремир со страхом осознал: Макс ведь это тоже видел. Видел его, Ремира, вот таким. Какой позор… Позорище! Как теперь в глаза ему смотреть? И он ведь даже ни словом не обмолвился. Ещё и предлог благовидный придумал: помощник ему, видите ли, понадобился. Чувства щадил. А ведь на самом деле из-за этого снимка он и примчался с утра пораньше.

От грехопадения решил оградить? Хотя вряд ли. Макс сам-то далеко не праведник. И последний год постоянно бесил своими шуточками на эту тему и непрошенными советами знатока пик-апа. Стоп, или Макс что, думал, он с отчаяния в Байкале утопится? Как же! Скорее, сволочей этих утопит. Внутри снова пекло от ярости и невыносимого стыда. С яростью проще — и Назаренко, и Горностаева ещё ответят за свою паскудную выходку. А вот со стыдом что делать? Скоро Макс вернётся домой, и как они будут теперь?

Ремир захлопнул крышку ноутбука, напрочь забыв, что хотел посмотреть в сети. С психу скинул со стола кружку, которую не заметил, когда прибирался в зале. Она глухо стукнула о пол и даже не разбилась. И это вдруг окончательно его добило. Таким вдруг беспомощным и одиноким он себя почувствовал, что обессиленно опустился на пол и затрясся от беззвучного плача.

Астафьев вернулся не в шесть, как обещал, а сильно позже. Готовил по дороге извинительную речь, прикидывая, что лучше, сослаться на работу или сказать правду: со своей девушкой отношения выяснял. Он её просил понять, повременить немного и пока не съезжаться, как оба накануне планировали, ну и проиграл по всем фронтам. Три часа нервного трёпа, и итог печален: остался без девушки, без отношений, зато с психованным подростком на шее. Впрочем, пацан ему всегда нравился. Заносчивый, конечно, сверх меры, ершистый, чуть что — в бутылку лезет, трудно с ним. Но зато нет в пацане изворотливости, приспособленчества и всяких тупых понтов. И голова варит — в этом Макс уже давно убедился. Ну и главное, не мог он отвернуться от Ремира после всего, что сделал для него Ильдар.

Сейчас бы выпить, ну или хотя бы просто поделиться, излить душу. Но не с Ремирчиком же душевные беседы вести. Так что, поразмыслив, Макс решил, что как-нибудь перетерпит, а Ремиру лучше снова соврёт, как бы тяжко ложь ни давалась. Ибо напоминать сейчас пацану про девушек — это как на свежую рану соль.

«Я вернулся!», — зайдя домой, прокричал Астафьев как можно бодрее.

А пацан, как оказалось, крепко спал, раскинувшись пятиконечной звездой на его кровати.

«И хорошо», — обрадовался Макс. Врать он не умел патологически. Правда, самому пришлось сложиться эмбрионом на диване, но что поделать. Не под бочок же к звезде пристраиваться. А проснулся утром, разлепил глаза и аж вздрогнул, наткнувшись на немигающие чёрные глаза. Ремир сидел в кресле напротив и неотрывно буравил его, спящего, взглядом.