«Больше никто никогда… никто никогда…», — твердил он, стиснув зубы и сжимая кулаки так яростно, что вскоре занемели руки.

В свою комнату Ремир вернулся лишь под утро, обнаружив у дверей кроссовки. Аккуратненько так стояли на пороге.

«Ну, надо же, какая забота!», — горько усмехнулся он.

Пацаны крепко спали и не ведали даже, что случилось. Ничего, завтра всё узнают, завтра весь лагерь узнает, в этом Ремир ничуть не сомневался.

Измученный, он неожиданно крепко уснул. Сон для него сейчас был просто милостью судьбы, хоть и снилась всякая гадость. А когда проснулся (Длинный его растолкал), реальность предстала во всей своей беспощадной красе, и она была во сто крат гаже любых дурных снов.

— Ты как? — спросил.

— Тебе чего? — зло спросил Ремир, поднимаясь с кровати.

— Ничего. Просто… Ты из-за Польки не пошёл в столовку? Я тебе говорил, не ведись на неё. Как чуял, что подстава будет.

Ремир метнул в него пытливый взгляд, но худое лицо Длинного с россыпью мелких прыщиков выражало лишь озабоченность. Ни насмешки, ни злорадства, ничего более.

— Ты уже всё знаешь? — мрачно спросил он.

— Да все уже знают. И слышали, и видели…

— Что значит — все уже видели?

— Ну, они же тебя сняли на телефон и в контакт фотки выложили. В столовке сейчас только это и обсуждали. Я думал, ты поэтому на завтрак не пошёл.

Ремиру показалось, что в нутро ему плеснули кипяток. Да нет — кислоту! И она с шипением и адской болью выжигает все внутренности.

Дверь распахнулась. В комнату ввалился Витёк, а следом за ним третий пацан. Его имя так и не отложилось.

— О! Герой-любовник… — начал было Витёк, но осёкся, придавленный тяжёлым взглядом Ремира.

— Кончай стебаться, — неожиданно выступил Длинный.

И хорошо, что выступил, потому что Ремир, словно маленький, но неистовый хищник, которого очень опрометчиво раздразнили, вот-вот готов был вцепиться в Витька. Да, собственно, в любого, кто подвернётся. И дело добром бы не кончилось.

— У пацана и так трагедь из-за этой козы.

— А я чо? Я ничо, — мотнул головой Витёк. — Я наоборот. Я поддержать пришёл. Эй, Маугли, да не парься ты так. Ну, подумаешь, сняли тебя голым. Ты ж не тёлка. И ничего такого не делал. Ну, покрасовался чуток. Было бы из-за чего париться! Вот если б у тебя был маленький, тогда ещё понятно. А так… наоборот гордись… Шикарный вид! У тебя, кстати, сколько сантиметров, а?

— Дебил! — выпалил Ремир и, оттолкнув Витька, стремительно вышел из комнаты.

На обед он всё-таки пошёл. Не прятаться же по углам, как затравленный зверёк. Хотя именно спрятаться и хотелось, ото всех вообще, чтоб никого из них больше не видеть и не слышать. Но нет уж. Когда это он прятался? Ни за что и никому он не покажет, как ему больно и стыдно. Витёк, конечно, придурок, но, стоит признать, в чём-то он всё же прав. Совсем уж не париться, как он советует, — не получится, это ясно, но во всяком случае показывать свои терзания на радость публике точно не стоит.

Появление Ремира в столовой встретили бурно. Все глаза — на него, все разговоры — про него. А он ничего: уверенно прошёл к дальнему столику, сел, взял ложку, принялся хлебать супчик. Хотя супчик, честно-то, в горло не лез, с силой приходилось глотать.

Девчонки, казалось, все до единой, оглядывались на него, шептались и хихикали. Пусть. Нате, любуйтесь, если заняться нечем. Дуры. Ремир с остервенением вгрызся в котлету. Зал, физиономии эти любопытные и насмешливые он не разглядывал, но и глаза не опускал. Смотрел прямо перед собой. Хладнокровный и непроницаемый, как ассасин. С горем пополам доел всё, даже коржик. Так же невозмутимо встал, двинулся на выход. Почти ушёл, когда его окликнул Назаренко.

— Эй, Маугли! Куда так торопишься? Может, ещё раз стриптиз устроишь? А то девочкам понравилось. За ночь твои фотки кучу просмотров собрали. А сколько лойсов! Сколько перепостов! Ты у нас прям популярен. Звезда стриптиза. Кстати, вон твои труселя, забыл вчера.

Зал грохнул. Ремир посмотрел в ту сторону, куда показывал пальцем Назаренко. На дверной ручке и впрямь висели его боксёры. Жгучая краска стыда залила щеки, кровь стучала в висках. Выдержка трещала по швам вместе с хладнокровием. Ремир развернулся и в три шага очутился перед столиком Назаренко, Полины, кого-то там ещё — их он уже не видел. Взялся обеими руками за царгу и резко дёрнул вверх. Стол перевернулся, тарелки опрокинулись, девчонки завизжали, Назар с дружками, вмиг оказавшиеся на полу, под перевёрнутой столешницей, заорали матом. На шум подбежали вожатые, воспитатели. Заголосили, начали его тыркать, трепать, поволокли к директору. Всё это было уже как в тумане. И вообще как будто не с ним. Отложилось только: «Последнее предупреждение!», трижды прозвучавшее голосом директора.

Ужин прошёл без Ремира. Длинный принёс ему из столовки грушу.

— На вот, а то ещё двинешь кони. Вообще-то ты правильно сделал, что на ужин не пошёл. Там тебя Назар поджидал, отомстить хотел. Ты, знаешь что, завтра в столовку иди после всех…

— Ещё чего, — буркнул Ремир. И грушу не взял. Хотел бы есть, уж сходил бы на ужин. И плевать на Назаренко и всяких там.

Ночь протянул кое-как. Лучше бы опять ересь всякая снилась, чем вот так лежать бревном без сна и думать, думать, думать… И задыхаться от бессильной злобы. Только с рассветом задремал, как в туман провалился, и потому традиционно проспал завтрак. А заодно какое-то утреннее спортивное мероприятие — не то спартакиаду, не то эстафету. Он и сразу-то не особо вписался в местную общественную жизнь, а теперь тем более открещивался от любых лишних контактов. Благо вольный распорядок лагеря в целом, и абсолютный пофигизм их вожатого в частности это позволяли. И сейчас, услышав сквозь сон галдёж, лишь натянул одеяло на ухо.