— Почему? — Рэйн так увлечена моим рассказом, что спотыкается об валяющийся на дороге глушитель и чуть не приземляется на задницу.

Я стараюсь не засмеяться.

— Многие говорили по-английски. Почти все вывески были на английском языке, и меню, и даже уличные музыканты пели свои песни на английском языке. Итак, в скором времени я обменял свои доллары на евро, купил гитару у одного из уличных артистов и провел следующие несколько лет, играя классические рок-песни перед Пантеоном за чаевые от туристов.

Я оглядываюсь и вижу, как Рэйн смотрит на меня так, словно я — это гребаный Пантеон. Глаза огромные, губы приоткрыты. Я протягиваю руку и тяну ее к мотоциклу, чтобы она не ударилась головой о покрышку перевернутого микроавтобуса «Хонда», рядом с которым мы идем.

— Тебе приходилось спать на улице? — спрашивает она, не моргая.

— Нет, я всегда находил кого-нибудь, у кого можно было бы переночевать.

Это заставляет ее наконец-то моргнуть.

— Кого-нибудь, да? Ты имеешь в виду какую-нибудь девушку?

Когда я не поправляю ее, она так сильно закатывает глаза, что я почти ожидаю, как они выпадут из орбит.

— Ты тоже направлял пистолеты им в головы и заставлял платить за свои продукты?

Я поднимаю на нее бровь и ухмыляюсь.

— Только тем, кто дерзил мне в ответ.

Рэйн морщит нос, как будто хочет показать мне язык.

— Так почему же ты тогда уехал, раз тебе так хорошо жилось с твоим классическим роком и итальянскими женщинами? — дерзит она.

Моя улыбка исчезает.

— Это было уже после того, как начались кошмары. Эй, осторожнее!

Я указываю на осколок стекла, торчащий под странным углом на ее пути. Она осторожно обходит его, не спуская глаз, а затем снова обращает свое восхищенное внимание на меня.

— Туризм полностью иссяк. Я больше не мог зарабатывать на жизнь, играя на улице, а без визы я не мог устроиться на нормальную работу. И снова у меня не было выбора. Моя соседка по комнате была американкой, чьи родители предложили оплатить наши билеты на самолет обратно в Штаты, так что… вот так я и оказался в Южной Каролине.

— А ты ее любил?

Ее неожиданный вопрос застает меня врасплох.

— Кого?

— Твою соседку! — Ее большие глаза сужаются до щелочек, когда она делает саркастические кавычки вокруг слова: «соседка».

Я ненавижу то, как мне сильно это нравится.

— Нет, — честно отвечаю я. — А ты его любила?

— Кого?

Я опускаю глаза на желтые буквы, украшающие ее задорные сиськи.

— Парня, у которого ты забрала эту толстовку.

Взгляд Рэйн падает вниз, и она останавливается, как вкопанная.

Думаю, это означает — да.

Скрестив руки на логотипе группы, она поднимает голову и смотрит на что-то позади меня. Я сразу вспоминаю то, как вчера она наблюдала за той семьей в парке.

Прямо перед тем, как свихнуться на хрен.

Вот, дерьмо.

— Эй… слушай, прости. Я не хотел этого говорить…

— Это его дом.

Что?

Я следую за ее взглядом, пока не оборачиваюсь и не нахожу желтый фермерский дом с белой отделкой, находящийся примерно в сотне футов от дороги. Это место лучше, чем у ее родителей, и даже больше, но двор такой же заросший.

— Значит парень по соседству, да? — Я изо всех сил стараюсь, чтобы в моем голосе не слышалась злость, но от понимания того, что кусок дерьма, расстроивший Рэйн, находится где-то внутри этого дома, я закипаю.

Когда Рэйн не отвечает, я оборачиваюсь и вижу, что она стоит ко мне спиной. Я опускаю байк на подставку, готовясь броситься вслед за этой задницей, если она снова решит сбежать, но стук таблеток о пластиковый пузырек говорит мне о том, что Рэйн никуда не денется.

Она нашла другую форму спасения.

Рэйн проглатывает таблетку и засовывает пузырек обратно в лифчик. И все это гребаное время я практически слышу, как кровь приливает к моим ногам.

Кем бы ни был этот парень, он труп.

— Рэйн, мне нужно, чтобы ты назвала хотя бы одну вескую причину, по которой я не должен ворваться в этот дом по этим ступенькам, вытащить за горло этого ублюдка и заставить его съесть свои собственные пальцы после того, как я отрежу их своим перочинным ножом.

Она издает печальный смешок и снова поворачивается ко мне лицом.