А то я падаль не жру, хе-хе, брезгую!

Эльф, хоть и не окочурился, но и в себя, однако ж, тоже еще не пришел. Но в том странного как раз не было — все ж, не так долго мы с гостем дорогим, магом залетным, снег топтали, как мне то мнилось.

Потыкала лицо холодным носом. Обнюхала. Дальше что? Я озадачено села в снег, обняв себя хвостом и уложив его на лапы. Впрямь, что ль, сожрать? Оглядела бесчувственного дивного с ног до головы. Нет, уж больно тощ — я на такие мослы даже с большого голоду не вдруг позарюсь. Да и не мясом я сыта становлюсь, с иного кормлюсь.

Тяжко вздохнув, я поднялась на лапы, отряхнулась со всем тщанием, отделяя белый снег шубы от приблудного, с полянки. Убираться отсель надо, пока ворог с подмогою не воротился. Потопалась, примерилась — да и закинула перворожденного на спину, ровно барашка зарезанного. Только того, помниться, за заднюю ногу держать сподручнее, а эльфа же, как выяснилось, за переднюю. За руку, то бишь. Правую.

Закинула, повертелась, определяясь, где это нынче я, да и потрусила в сторону Лесовиков, обходя совсем уж непролазные заросли, испрямляя путь через обманчиво-гладкие снежные перемёты, укрывающие под собой где ровную полянку, а где и коварный овраг. С большим трудом отмахиваясь от искушения шаловливую эльфийскую ручонку перекусить — дабы неповадно было ушастому впредь в честного снежного волка заклинаниями швыряться.

Седой Лес привычно наблюдал за творящимся в его чащах, и ни во что не вмешивался. Ровно матерый волк, что снисходительно наблюдающий за затеянной щенками возней. Ко мне же всегда он был добр, ни разу в беде не оставил. Мудрый старый дед, на чей зов я шла всю жизнь, а дошла вот только ныне — но теперь уж не покину его.

Я мотнула головой, на ходу вытряхивая из нее не ко времени пришедшие мысли, встряхнулась, поправляя мало не сползшего со спины от того мотания эльфа, и потрусила дальше, пожирая недолгие версты скупым волчьим шагом.

Скорее бы уже дивный очнулся, что ли? Пора бы уж. Я б его тогда здесь и бросила. Чай, эльфийский маг уж сумел бы как-нибудь своему вожаку знак подать, не околел бы и без моей помощи.

К селищу я выходила, заложив широкий круг. В погожий денек, после метелицы, в лесу прорва народу крутиться может. Не след им на глаза попадаться, без нужды народ баламутить. Так и трусила, поводя ушами, да чутко прислушиваясь.

Взгорок, что со стороны Седого Леса вытянулся долгим пологим языком, а со стороны Лесовиков — крутым боком, я взяла в лоб. Взрослые сюда не ходили — незачем, а вот щенки, не слушая строгих запретов взрослых и не боясь с разгону вылететь на неверный речной лед, частенько катались здесь на салазках. Но мелюзгу слышно издали, а ныне тут никого не было. И ладненько! Тому, что я задумала, видоки без надобности. Даже и такие, которых единым рыком разогнать можно.

Я встряхнулась как следует — и поклажа моя глухо шлепнулась в снег. Окинув дивного и склон придирчивым взглядом, ухватилась зубами за штанину остроухого, повыше голенища сапога, и поправила его тело так, что бы он лежал аккурат поперек холма. Обошла вкруг. Поднялась выше. Села. Склонила голову в одну сторону. После в другую. Хорошо все-таки лежит. Правильно.

Поднялась на лапы, переступила на месте, разок-другой, примеряясь, да и пихнула носом дивного вниз. С первого тычка он не покатился, пришлось подтолкнуть еще разок, чтоб перевернулся, и еще — но потом уж он хорошо пошел, по раскатанному человечьими щенками пути, покатился, все набирая ход…

Ну, уж коли это его в чувство не приведет — то я уж и не знаю, что тогда приведет!

Ох ты ж, мать моя, метелица!

Спохватившись, что подопечный эльф чуть не улетел с торной дороги на лед с крутого речного бережка, я в два прыжка настигла добычу, и убедившись, что злокозненный остроухий в снегу извалялся добротно, но в чувство так и не пришел, смирилась с неизбежным. Ухватилась зубами за рукав зимней эльфийской куртки, привычным уже рывком забросила кладь на спину, и потрусила в сторону окружавшего Лесовики забора. На ходу соображая, как бы мне так его перескочить, чтобы середь бела дня переполоха в селище не вызвать.

Перебросить его через частокол, что ли? Вурдалака добытого я одним рывком через обтесанные бревна перекинула… Правда, тот уж дохлый был. Ему уж без разницы — а вот остроухий такой вольности может и не перенесть.

Куснуть еще можно. Оклемается, заорет… Я убегу, а тутошние пусть сами его куда хотят, туда и волокут. Хоть к лекарке, хоть куда.

Ага. И за мной маги по другому кругу погонятся. Нет, благодарствую. У меня на сегодня иные дела есть еще.

Нет, это не дело. Так. Я стряхнула поклажу на утоптанный снежок под тыном. Кому эта сдыхоть живой надобна — пусть та сама с нею и мается! Отступила от забора, пятясь на пару саженей, разбежалась — и перелетела преграду одним скачком, по ту ее сторону осыпаясь уже пушистыми снежинками. Прикидываясь поднятой с сугробов порошей, прячась за ветреными порывами, добралась я до знакомой избы, в коей только ныне утром грелась. Схоронилась у глухой задней стены, поскребла когтями мерзлые бревна. Травница, по счастью, дома была. Вышла скоренько.

— Чего тебе? Мало шуму подняла? Ведь просила же тебя — а ты?! У-у-у, лошадь шалая!

Человеческая женщина ругалась так уютно, что меня так и тянуло сотворить какую-то глупость. К примеру, опрокинуть ее, всю в мех укутанную, в ближний сугроб, и как следует извалять. Но возьмись я за такое — визгу не оберешься, а я помнила, что нынче явилась тайно. И по делу.

Точно! Дело. Спохватившись, я сплюнула на снег загодя стащенную с эльфа рукавицу, всю в травных узорах. Лучше бы, конечно, шапку — да шапку его я ещё раньше Седому Лесу подарила, покуда беспамятным его на себе катала. Ведь и верно — ровно лошадь…