– Флирт, само собой, в прогрессивном современном экообществе иллюзиалов давно отмерший вид общения. Он был необходим, когда люди веками не могли отойти от гендерного стереотипа общения, где, как и в животном мире, один из партнеров должен привлечь внимание другого для продолжения рода. Любой флирт, как и в мире флоры и фауны, обязательно носит животный и агрессивный окрас, так как один из двух обязательно возьмет на себя роль доминанта.

Правкой 10.0.1 флирт признавался нарушением прав и посягательством на личное пространство человека в экоиллюзиальном обществе.

Девять еле пробился к Максу сквозь толпу в зале. Макс, обливавшийся потом, стоял с самой счастливой улыбкой идиота, какая только могла быть у человека, который только что был Шивой.

– Макс, ты что, порезал карточку на кусочки, уже договорился с дилерами из Сомали на продажу почки и решил податься в цирк шапито? Или ты чего-то обкурился за пять минут? Только прошу, перестань лыбиться как малыш, которому впервые дали сосульку.

– А мне и дали сосульку впервые. Я только что летал. Это просто невероятно!

– Да почему же, вероятно, даже чересчур.

Девять округлил глаза, хотя они и так были достаточно большими, отчего он стал похож на малыша лемура, эдакая злая версия Морта из «Мадагаскара».

– О, я вижу, ты еще решил стать хиппи в режиме «не отходя от кассы». Что за чертова серьга в твоем ухе? Они насильно на тебя надели? И почему ты только что здесь выделывался перед всеми? – Девять перешел на шепот, а как же иначе, когда на карточке оставались последние сто креолов. – Вообще, наверное, это очередной мой странный сон, не стоит паниковать, дыши, Девять, дыши… ы-ы-ы-ых!

Девять стал задыхаться от такой небывалой «радости» за Макса. Он успел добежать до выхода, к счастью, там уже никто не толпился. Кстати, вход и выход у этого невероятного построения, был точь-в-точь как в муравейнике.И однако, в двух вариациях. Ну конечно, потому что даже в этом у иллюзиалов был выбор. По левой стенке муравейника были вделаны деревянные ступеньки-полки, каждая на двадцать сантиметров выше предыдущей, и так, прямо как «Лестница в небо», 17 она поднималась вплоть до «света в конце тоннеля», то есть входа-выхода.

А по правой стенке – хотя почему же правой, возможно, она была и левой, тут сложно однозначно сказать, где право, а где лево, да, к тому же назвать одну из стенок правой значило бы, что вы разделяете пространство, а значит, и людей в нем, на правых и левых. Поэтому лучше уж сказать «право и не очень-то право» или «лево и в обратную сторону от лево». Но, к счастью, согласно правке 9.0.8, слово «право» оскорбляет права нейтральности, так как оно идентично звучащему «правый», то есть «правильный». Никто не вправе указывать иллюзиалам, кем им быть. Заменить слово «правый» или «левый» описанием предметов и пространства, находящимися там, где «право» или «лево».

Глотнув свежего воздуха у поверхности, Девять спустился в «муравейник» спасать Макса.

– Макс, может, все-таки объяснишь, что это было? Ты помнишь вообще, зачем пришел сюда? Могу напомнить, ты журналист, пришел за интервью, а это место – просто зал для перформанса!

Но Макс казался оглушенным птенчиком и все крутил в руках серьгу желтого цвета, крутил, потом снова подносил к уху, надевал, отплясывал чечетку, потом снова снимал, делал какие то глупые неуклюжие прыжки своими ногами-макаронинами, потом снова надевал серьгу и в этот раз крутился вокруг своей оси как баскетбольный мяч в руках у позера, но так гармонично и без запинки, что у Девять чуть снова не закружилась голова. И каждый раз, снимая серьгу, он восхищенно разглядывал ее. Выглядело это так, как будто макаке с неподступного острова в океане впервые попал в руки экофон. Именно с неподступного острова, потому что любая уважающая себя городская макака, да хотя бы любая из того самого Тосё-гу в Никко 18 , давно уже отставила старые философские «миказару» (которой вы пользуетесь каждый день, думая, что она смеется, а она всего лишь не хочет вас видеть, «киказару» – не слышу плохого, что говорится, и «ивазару» – не распространяю то плохое, что услышал), и вовсе не в диковинку им все современные тенденции.

Пока Макс, хуже макаки, снимал и надевал на себя серьгу, его, как и двадцать минут назад во время танца, окружила разношерстая толпа, что заставляло Девять сильно беспокоиться. Нет, понятное дело, что он стоял рядом с Максом, и его охватила агорафобия, которую он впервые открыл в себе в детском саду во время утренней зарядки, с тех пор он недолюбливал спорт, а учителя его прозвали социофобом, хотя вовсе он таким не был, журналист – и социофоб, это же антонимы. Из последних сил Девять набрал воздуха в легкие, пробрался через трех зрителей зоопарка, стоявших прямо перед Максом, которые наблюдали за ним, как за редким животным, сбежавшим из клетки, да к тому же которого можно потрогать. Но на всякий случай не трогали. Я тоже всегда стараюсь не трогать редких животных, мало ли какая зараза. Но тут, скорее, боялись штрафа, нельзя же просто так подойти и потрогать человека, тем более незнакомого. Пятьсот девяносто девять креолов на полу не валяются.

– Ма-а-акс, ну что ты, первый раз серьгу видишь? Да, знаю, был у тебя, как у Пикассо, «голубой» период, ты слушал Blind Guardian и хотел продырявить себе ухо и носить там что-нибудь, что покажет твою принадлежность. И напомню, я тебя в этом поддерживал, и никто тебя не повязал по рукам и ногам, а ты все же решил, что ухо одно, то есть их два, а жизнь-то одна, а вдруг мне надоест? И вообще, сегодня серьга, завтра косуха, так недолго себя загнать в какой-нибудь стереотип! Отдай это, Макси, вон тебя люди заждались, вот так, Макс, вот так, нам пора уходить, хоро-оший Макс, ты просто молодчина, – шепотом, потому что Макс даже если и нуждался в одобрении, в Эко-Ляндии об этом знать не обязательно.