— Мы не можем найти его, — ответил полицейский, и у меня защемило сердце, мне не хватало воздуха.

— Вика, вам нехорошо?

Я, пытаясь успокоиться, взяла остывающую чашку в руки.

— Нормально… Он звонил, — сказала я, пытаясь потихоньку дышать.

— Когда? Вам? Разве у вас был телефон?

— Нет, — ответила я. — Тогда. В гаражах. Он звонил. И ему звонили, потом он пошел кого-то встречать, завернул налево…

У меня потекли слёзы. Только бы он остался жив! Я из-за него столько людей завалила, а он исчез. Может он, как Паша — кинуть всех решил? Забрал карточки с пин-кодами — и за границу…

Нет, он не может…

Дальше, я помню, что от следователя получила валокордин, и меня снова посадили в обезьянник. У меня не было четких ответов на все вопросы.

К ночи у дежурного постоянно звонил телефон, и этим меня достал до невроза. Я же очень надеялась, что меня найдет Гущин. Ну, если он действительно журналист, то найдёт. И хотя бы принесет поесть. А я его попрошу найти этого сбежавшего Высоковского, главное, чтобы он вытащил меня из этого вонючего места. Часам к трём ночи пришли на дежурство ещё трое полицейских, они смеялись между собой.

— Да, как наша смена — так всегда нам не спать!

— А что в этот раз? — поинтересовался дежурный.

— На труп Высоковского вызвали…

Дальше я оглохла. Меня мой сосед по камере тряс, но я его не слышала, я съехала по стенке, и свет в моих глазах погас.

Проснулась я в больнице. Я её сразу узнала, хотя это была не обычная палата: окно с нежно-салатовыми занавесками, много живых цветов, телевизор, стол и два стула, кресло…

В моей руке — капельница. Я стала понемногу всё вспоминать…

И нет! Лучше бы я это не делала! Не знаю, сколько я хлюпала и кусала губы, раскаиваясь, что, может, вообще зря людей поубивала…

Лучше самой быть убитой, чем столько людей завалить зря…

Ко мне зашла медсестра и тут же убежала. Пришли еще два человека в белых халатах. Они между собой что-то обсудили и сделали мне укол. Я опять провалилась в сон. Когда я очнулась, со мной сидела медсестра.

— Вам лучше? Как спалось? — спросила она, мило улыбаясь.

— Хорошо.

— Я позову следователя. Он каждый день к вам ходит. И жених ваш приходил!

— Кто из них? — спросила я, имея в виду Гущина и Высоковского, но потом вспомнила. — Хотя, знаю.

Через несколько минут вошёл тот красавчик, что допрашивал меня.

— Добрый день. Вы можете говорить?

— Да.

— Тогда вам вопрос: откуда у вас травматическое оружие? Где вы научились стрелять?

Я стала беспристрастно отвечать. Он заставил меня всё вспомнить до мельчайших подробностей, даже пришлось рассказать, что мы с Высоковским целовались. Но на рассказе о событиях в гараже — меня словно заклинило. Я начала плакать. Следователь ушёл. Позже пришла медсестра и принесла букет цветов и записку. В ней было очень аккуратным, разборчивым, почти печатным, почерком написано: «Ты умница. Не сдавайся. P. S. Спасибо».

Гущин? По характеру записки — так бы написал Гущин, но и приписал бы вроде этого: «Я знаю, ты сейчас страдаешь, без моей чертовской улыбки!».

Да… Без Гущина грустно. У Гущина почерк другой. Неразборчивые каракули в сумасшедшем порядке. Может это Маша? Какой почерк у Маши? Я не помню! Возможно, это Маша и Кристина наняли курьера, а медсестра подумала, что это мой жених.

Когда я смогла вставать, то поняла, что ещё нахожусь под следствием, и с меня обвинение не снято. Хотя, я толком не могла понять, в чём меня обвиняли, и почему я под стражей до сих пор. В больнице я узнала, что мне лечат сердце и нервы, что у меня, мол, полностью изношенный организм, и после лечения, если меня не посадят в тюрьму — от работы меня ждет санаторий. Я слышала, что от моего завода действительно отправляли в санаторий… Но не думаю, что простых рядовых. Именно в больнице, чтобы не сойти с ума, я стала строить планы на новую жизнь. Если меня не посадят в тюрьму — я поеду в деревню и останусь там навсегда! Буду жить в бабушкином доме, засажу клубникой весь её огород (а это пятьдесят соток), в июне продам клубнику, всю зиму буду рисовать картины, а осенью организую выставку и буду их тоже продавать. И не будет мне одиноко. Мне нельзя жить в обществе. Я — смертельно-опасная.

Так прошло две недели. Если бы не телевизор с видеомагнитофоном, и принесённая для меня электронная книга — я бы завыла от тоски. Конечно, я задумывалась: почему у меня отличное питание, личная санитарка и барские условия заточения. На ум приходила только Кристина. Я с горечью думала, что с ней я смогу полностью рассчитаться только года через три.

И вот однажды в палату медсестра принесла знакомую мне одежду и велела переодеться. У меня тряслись руки. Это джинсы и джемпер, которые я оставила в своём кабинете в офисе Высоковских перед фуршетом. Мне не хотелось это снова надевать. Это всё равно, как дважды прожить один и тот же день. Как будто жизнь старая возвращается…

Когда я переоделась, в палату вошли следователь и Гущин. Я на Серёжке повисла от счастья.

— Я знала, что ты не оставишь меня! Я знала, что найдешь…

— Видал? — спросил Гущин у следователя. — А ты говоришь — о Высоковском думает…

Я не понимаю, какая разница ему, о ком я думаю? Я встала буквой «Ф» и гневно пилила глазами Гущина.

— Вик, успокойся! Это мой друг Женька Енисеев. Твой следователь и покровитель. Он охрану тебе организовал.

— Ну, скажем не только я. Была команда сверху, что мне было на руку.