— Бать, — я взял у него сигарету и опустился рядом, — почему вы мне не сказали, что мама была беременна?

Отец дёргается и давится дымом. Глаза наполняются болью. Дикой болью.

— Откуда ты знаешь? — надломленный голос.

— Случайно увидел мамину медицинскую карточку у тебя в машине. Почему аборт, бать?

— Потому что при лечении от онкологии нет практически шансов, что ребенок родится здоровым и без патологий. Врач сказал, что у Оли слишком слабое сердце после лекарств. Она могла не выжить при родах, — закуривает новую сигарету. Вижу, как дрожат его руки. Вижу, как ему тяжело рассказывать. — Она заупрямилась. Сказала, что бросит лечение, но родит ребёнка. Мы ждали её беременности шестнадцать лет. Шестнадцать чёртовых лет мы хотели второго ребёнка, пока Оля не заболела. Не до этого было, как понимаешь. А тут, будто в насмешку. Беременность. Как обухом по голове. Минутное счастье, которое сменяется пониманием того, что при лечении это опасно. Я заставил её пойти на аборт. Я заставил избавиться от нашего ребёнка, — батя сжимает переносицу. — Потому что не мог её потерять, Марк. Не мог.

— Я бы поступил так же, — подаю голос. — Бать, не факт, что ребёнок родился бы здоровым. Если бы вообще родился. Не вини себя.

— А потом началась херня в отношениях. Оля ничего не говорила, но я видел, что она винит меня. Видел, что она почти ненавидит меня. И я сорвался. Набухался в хлам, когда ко мне подсела Вера в баре. Я ей всё рассказал в пьяном угаре. А на утро проснулся в её кровати. Голый. Сомнений не было, что произошло ночью. Я не стал ничего скрывать от Бельчонка. Зачем? Ждать, что в любой момент она об этом узнает? Бояться? Лгать? Я никогда ей не врал. Ни разу. Рассказал с порога всё. Не раздумывая долго. Она собрала вещи и съехала. В тот же день.

— Но всё обошлось, — улыбаюсь я, выкидывая окурок.

— Обошлось. Не без твоей помощи. Хоть есть плюс в том, что ты вляпался в это дерьмо.

— Плюс будет в том, если мы засадим Тектова за решётку за всё то, что он сделал с молодыми девчонками. С Миленой. Такие люди должны сидеть всю жизнь. Гнить за решёткой.

— Такие люди имеют связи и найдут любой способ, чтобы выкрутиться. Здесь нужна огласка, чтобы прокуратура не замяла дело. Бабла получить хотят все. Не каждый готов работать честно.

— А деда тебе не жалко? Он ведь твой отец.

— Нет, — бескомпромиссный ответ. — Моё детство было настоящим адом. Лучше гнить в детском доме, чем жить с таким ублюдком, как он. Ты много о нём не знаешь.

— Так может, стоит рассказать, чтобы корни жалости завяли? Потому что меня гложут сомнения.

— Когда тебе было четыре, он тебя забрал с детской площадки. Прямо из-под носа у Оли. Сказал, что хочет видеться с внуком. Мне хватило сорока двух минут, чтобы найти его на одном из складов. Я не знаю, чего он добивался. Только на твоих глазах они убили человека. Я опоздал на семь минут.

И у меня вдруг что-то щёлкает в мозгу. Мои сны, которые снятся почти каждую ночь. Странное помещение. Выстрел. Громкий. Оглушающий. Испуганное лицо молодого парня. Кровь. И детский крик. Мой крик, как оказалось.

— Ты не разговаривал после этого полгода. И знаешь, что самое забавное? Знаешь, кто заставил тебя заговорить? — батя смотрит лукаво. И я догадываюсь, чьё имя он назовёт. — Аня.

Стою с лопаткой в руках и рассматриваю девчонку с рыжими косичками и в белом платье, которое испачкано грязью. Она, высунув язык лепит из песка замок, ладошками формируя башню. Но еле влажный песок не формируется, и замок разваливается на глазах. Девчонка всхлипывает и начинает громко реветь, кулачками потирая глаза. И я в тот момент почувствовал себя таким важным и взрослым. Знающим чётко, что делать. И решил помочь этой нелепой девчонке, как правильно нужно строить замок.

— Не так нужно делать, — говорю ей, подходя с ведерком воды и своей лопаткой. — Я тебя сейчас научу.

Опускаюсь на колени рядом и выливаю воду на песок. Огромные зелёные глазища начинают блестеть от радости. Девочка улыбается, показывая острые клычки. А я стараюсь не улыбнуться в ответ, ведь настоящие мужчины должны быть суровыми и помогать леди. Даже если эта леди измазана с ног до головы.

— Анютка моя, — улыбаюсь я, как ненормальный.

— Уже тогда Бельчонок сказала, что вы женитесь. Ты уже тогда глаз на девчонку положил.

Я улыбаюсь. Женимся. Ещё как женимся. И карапузов на неё похожих родим. Чтобы девчонка с бантиками белыми и в перепачканном платье. Чтобы пацан серьёзный, но со щеками пухлыми, за которые хочется потрепать.

— О чём мои любимые мальчики тут разговаривают? — родная ладошка мамы проводит по короткому ёжику волос на моей голове.

— Любимые? — батя перехватывает маму за талию и усаживает к себе на колени.

— Любимые, — мама ладошками гладит отца по лицу, а тот млеет. Вот был суровый мужик, а тут лужицей растекается. В улыбке расплывается.

Встаю, понимая, что сейчас происходит последний акт примирения, и возвращаюсь в свою комнату. Чтобы поцеловать приоткрытые губки своей девочки, толкнуться в нежное, ещё сонное, но податливое тело, заставив застонать и ноготками расцарапать мне спину в кровь. Моя девочка. Мой нежный мышонок. Моя страстная ведьмочка, укравшая моё сердце, кажется, раньше, чем я узнал, что вообще значит любовь.