— Да какую-такую жизнь? — возразил Петя. — Мороженое у нас вкуснее! Трамваи — сам видел, похоже! Подземка — ну, что подземка. И у нас будет.

— Свобода у них, — с тоской сказал Костя, как-то совсем по-врослому.

— Какая ещё «свобода»?

— А такая. Сам же слышал — царя нет, народ сам собой правит! Ничего, не пропали без царя-то!

Эти фразы, слава Богу, Косте хватило ума произнести еле слышным шёпотом.

— А мы не знаем, — хладнокровно заметил Петя. — Может, с царем-то лучше бы получилось!

Косте явно надоело спорить. Увидел в изголовье у Феди красное яблоко; Федор перехватил его взгляд.

— Бери, Костька, бери, если хочешь.

— А можно?.. Спасибо… ну, так чего звали-то?

— Кость, — Федя приподнялся. — Ты никому только не говори, что с нами сталось. А то ведь в дом для умом скорбных отправят.

— А с чего ты, Слон, решил, что я скажу кому-то? — враз ощерился Нифонтов.

— Так ты ж остаться хотел, — напрямик сказал Федор. — Обиделся на нас всех, небось. Ругаешься вот.

— А ты б не ругался?

— А я б не ругался. Не наше это время и дела не наши. Наши — вот они, тут.

— Тьфу на тебя, Слон! Ну чего ты брехню эту повторяешь? Своим умом жить надо!

— Именно, что своим!

— Тихо, тихо! — зашипел на них Петя. — Сейчас фельдшер притащится!

Костик сидел, мял края Фединого одеяла.

— Не говори никому, Костя, ладно? И… — Феде вдруг стало жарко, его словно окатило горячей волной, — И батьку твоего переведут из крепости. Вот ты письмо получишь — а там про его перевод. Или ещё как узнаешь.

Костик дернулся, точно получив нагайкой.

— Опять ты за старое, Слон? Наболтал тогда, а теперь —

— А ты напиши домой, — резко сказал Федя. Он не знал, откуда явилась эта уверенность, но почему-то в словах своих он не сомневался. — Напиши, и увидишь.

Костя ощутимо заколебался.

— А ты откуда знаешь?

— Знаю. Ты, напиши, напиши.

— Ну… напишу. Ладно.

— А пока молчать будешь?

— Да буду, буду, Слон!

— Честное кадетское?

— Честное кадетское!

Замолчали. Костик мрачно крутил край пододеяльника. И Феде тоже стало грустно — Приключение с большой буквы закончилось. Невероятное, о чём они даже помыслить не могли. Поистине «Божественный промысел», как сказал бы отец Корнилий.

И вот оно позади. К тому же о Бог весть какой части этого Приключения они вообще ничего не знают — только вот пуля из плеча Федора только и осталась; и что же теперь, возвращаться к скучным урокам, делать вид, что ничего не случилось, ничего не произошло, ничего не было?..

— Ну, я пойду?.. — Костя поднялся. — Не бойтесь, никому не скажу. А насчёт папки моего… Коль и вправду, Слон — вот честное кадетское, век за тебя Бога молить буду. И мамка, и сеструха… Все станем. И за тебя, и за батьку твоего.

Непривычно было слышать такое от постоянно ощетиненного, постоянно готового дать отпор Нифонтова, и Федя ощутил, как щёки заливает краска; однако Косте он ответил твёрдо, без тени сомнения:

— Вот увидишь, Кость. Можешь мне потом в лицо при всех плюнуть, коль не так выйдет.

Петя аж подпрыгнул.

— Ну, смотри, Слон… — только и молвил Костя, уже в дверях.

— Ты чего? Ты чего? — напустился Петя на друга, едва за Нифонтовым закрылись створки. — С чего ты взял-то такое?

— Не знаю, Петь. Честное слово. Кадетское. Понятия не имею. Но вот будет так, будет!.. — Федя попытался аж пристукнуть кулаком и застонал от боли в плече.

Разумеется, тут же появился фельдшер, погнавший Петю Ниткина «от греха подальше».

Стало совсем скучно.

А потом пришел Илья Андреевич Положинцев.

Пришёл, фыркнул, со вздохом облегчения отстегнул распиравший его форменный сюртук здоровенную кобуру маузера, положил рядом.

— Уф. Ну, раненый, тебя, небось, уже замучили вопросами о здоровье, добавлять не буду.

Федя растерялся. Вроде бы кроме как на Илью Андреевича и подумать не на кого — кто ж, кроме него, мог поставить такую машину в подвалах корпуса? Кто бы ещё смог её собрать, наладить, запустить?

И сейчас — зачем пришёл? Хочет что-то сказать? В конце концов они с учителем физики говорили не только на темы занятий, и книги о «Кракене» они оба любят…