Шрифт:
Тащить же предстояло в другое крыло корпуса, к учительским квартирам. Вздохнув, Федор огляделся — ага! Друг Ниткин!
— Петя, стой!
Петя послушно замер.
— Вот, Ирине Ивановне снести надо…
Петя Ниткин был настоящим другом. Он ничего не стал спрашивать, а просто взялся за одну из связок и, пыхтя, потащил её следом за Фёдором.
Квартира Ирины Ивановны оказалась в первом этаже, в окна осторожно скреблись заснеженные ветви; возле кормушки с салом и семечками прыгала целая дюжина синиц. Синицы ругались между собой, отпихивали друг друга, торопливо склёвывая корм.
Позвонили в дверь.
Впустила их крепкая, ещё молодая баба в переднике, заляпанном мукой — и так при этом посмотрела, что Федя аж поёжился. Да уж, такая небось и саму Ирину Ивановну строит, как полк на плацу…
В квартире умопомрачительно пахло пирогами и чем-то ещё вкусным, так, что Петя Ниткин, ставя на пол свою связку книг (весьма увесистую), громко сглотнул. Поесть они не успели.
Ирина Ивановна сразу поняла, в чём дело.
— Ну, обедать оставайтесь у меня. Матрёша, что сегодня? Насчёт пирогов я уже поняла…
— А караси в сметане, барышня, — отозвалась суровая Матрёна. — Карасики вот да каша, да пироги с калиной-рябиной…
Тут уже сглотнул Федя. Да, в Корпусе кормили — не сравнить с военной гимназией, но карасей в сметане и там отродясь не водилось.
Ирина Ивановна словно б и ничуть не удивилась появлению Пети, как будто, так и должно было быть.
Они оказались в небольшой гостиной, посреди её стоял круглый стол под льняной, расшитой кружевом ришелье, скатертью (Федина матушка в своё время немало расшила таких вот скатертей в подарок сёстрам и кузинам). У стены — старинный комод с толстыми голубоватыми стёклами, уставленный праздничными тарелками, штофами и вереницами помутневших стопок из синего стекла. Напротив входной двери был проход в ещё одну комнату, а справа — в кухню, виднелся угол изразцовой печи и заставленный горшками стол.
— Поедите, потом поговорим, — Матрёна тем временем и поставила в середину стола блюдо с карасями, а следом из кухни явился кот — каких Федя Солонов никогда в жизни не видал. Огромный, как тигр из джунглей, пушистый, вальяжный. Хвост он нёс высоко поднятым, как штандарт на поле боя.
Однако выпрашивать карасей кот не стал — то ли уже получил причитающуюся долю, то ли считал ниже своего достоинства попрошайничать. Он мягко вспрыгнул на буфет — Матрёна даже и попытки не сделала его согнать — и улёгся там, свысока оглядывая гостей зелёными драконьими глазами. Под этим взглядом Фёдор даже поёжился.
— Это Михаил Тимофеевич, — пояснила госпожа преподаватель. — Прислан к нам из сибирских лесов воеводою…[1]то есть из Тобольской губернии приехал ещё котёнком. Можете себе представить?
— Ещё как! — с жаром ответил Петя. — Настоящий воевода!
Кот глянул на него, как показалось Феде, с одобрением. Мол, хвалите меня, хвалите, такого красивого.
Караси оказались выше всяких похвал.
— Ешьте, ешьте, — явно польщённая энтузиазмом кадет, проворчала Матрёна. — Сейчас ещё варенья поставлю, царского[2]!
— Матрёша у меня на все руки мастерица, — подтвердила госпожа Шульц. — Ну, Федя, а теперь рассказывай. Говори всё, как есть.
— Ой, — Петя Ниткин вдруг покраснел. — Мне уйти, наверное, Ирина Ивановна?
Федя взглянул на друга. Петя это время был очень-очень занят, поймёт ли он вообще? Да и как говорить такое при ком-то ещё?
— Ты… прости меня, Федь, — вдруг виновато сказал Ниткин, вставая. Поправил круглые свои очки, как всегда, при смущении. — Прости, я, конечно, свинья изрядная. Бросил тебя. Закопался в свои книжки. Так друзья не поступают. Простите меня, Ирина Ивановна.
У Феди кровь так и прилила к щекам, стало жарко.
— Оставайся, Петь, — сказал он. — Ты… я… тоже должен был тебе сказать…
— Конечно, должен был. На то ведь они друзья и есть, — с убийственной серьёзностью подтвердил Петя. — А ты молчал.
Федя коснулся левого плеча, ощупал повязку под мундиром. Совсем уже тонкую, доктор Иван Семенович сказал, что вот-вот и вообще снимет — а привычка уже есть. Ирина Ивановна заметила его движение:
— Не думай, Федя, о том, что… — она осеклась. — Вообще не думай. Считай, Господь тебя отметил. На воинах своих верных Он порой отметы ставит, дабы отличить — дед мой так говаривал, а он ещё с турками и персиянами дрался. Ну, говори!..
И Федя заговорил.
О том, как стало пусто и нелепо всё. О том, что Нифонтов, может, не так уж неправ. О том, что профессор явно был неправ — эвон, что время выкинуло! А не окажись он, Федя, с пулей в плече — вообще б не узнали, что где-то ещё побывали!.. И, послушайся они Нифонтова — научились бы новому, добыли бы знания; всё равно вернулись они в своё время, почти в тот же самый день и час и даже мгновение. И оттого он, Федор Солонов, никак не может отрешиться от мысли, что мир вокруг него — не настоящий, а истинный остался где-то там, за неведомой бездной, и им уже никогда не глянуть на ту её сторону. Ведь все их здешние «чудеса техники» на самом деле — позавчерашний день; и они вновь побредут, набивая шишки, в то время как всё это давным-давно уже открыто, создано, изучено. Эх, если б они только послушались тогда Нифонтова!..