Тогда, в Елисаветинске он, Федор — радовался! Несмотря на тонкое одеяло, под которым не согреешься, а дежурный дядька сорвал на воспитанниках зло — велел все шинели собрать, не укрываться ими; несмотря на то, что на соседней койке всхлипывает Макарка Зорин, худосочный, малосильный — его обижали, он ушёл в бега, был пойман на вокзале, доставлен в корпус, жестоко высечен и теперь лежит на животе, точит слезу в подушку — а куда деваться, точи-не точи, тут и останешься, Макарка, у тебя-то папы-полковника нету.

И еда была скверная в военгимназии, и от старших доставалось — а всё равно, радость перед Рождеством была настоящая. Здесь же, в уютной комнате, что Федя делит с лучшим другом, где вкусно кормят, где интересно учат, где, в конце концов, он, Федор Солонов, пережил самое невероятное Приключение, за которое любой кадет, наверное, левую руку бы не пожалел, и приходит-прикатывает Рождество Христово — а радости как не было, так и нет.

Неужто прав был Костька? Неужто и впрямь не отпустит их этот чудный новым мир, мир будущего, куда они лишь одним глазком заглянули, и теперь забыть не могут?.. Конечно, не возвращаться им было нельзя. Да и профессор… мягко говоря, не обрадовался бы он таким гостям. Совсем не обрадовался бы.

…А бал всё ближе, а дел всё больше — чтобы мундир парадный сидел бы, как влитой, чтобы сиял положенный только по таким случаям витой аксельбант, чтобы в пряжку пояса можно было б смотреться, как и в лёгкие чёрные полуботинки. Им, седьмой роте, открывать бал, как и на государевом катке. Всё должно быть по высшему разряду — а у него, Федора, опускаются руки.

Потому что в голове — иной дивный мир, его чудеса, едва-едва приоткрывшиеся случайно занесённым туда гостям. И мысли крутятся бессмысленно, словно ослики в наглазниках, вращающие мельничьи жернова, когда нету ветра.

Он ругал себя, пытался вернуться к обыденному — но любимые совсем недавно книжки одиноко лежали аккуратной стопкой, нераскрытые, позабытые; корпусной тир, где Федя занимался стрельбой, не привлекал тоже. Одно радовало — что хорошо заживало плечо.

— Молодой, кровь с молоком, — одобрительно ворчал доктор Иван Семенович. — Дырка зарастает так, что любо-дорого глядеть!

А вот любезный друг Петя Ниткин, кажется, ничем подобным не маялся. С головой ушёл в свои занятия, постоянно пропадая не где-нибудь, а у самого Ильи Андреевича Положинцева, чего Федя решительно не понимал.

— Чего ты там забыл? — сердился он на приятеля.

— Как это «чего»? — удивлялся Петя. — Мы же хотим точно узнать, кто он? Хотим выяснить, кто поставил машину в подвале корпуса? Кто ей пользовался? Да и тех же инсургентов, бомбистов я, кстати, тоже не забываю!

— Вспомнил тоже!

— Конечно, вспомнил. Кто-то же заложил взрывчатку под эшелон семеновцев! Злодеев, кстати, так ведь и не нашли.

Федя только вздыхал. Вокзал отремонтировали, о взрыве напоминала теперь только скромная бревенчатая часовенка — временная, рядом уже начали строить постоянную, из белого камня.

Правда, на свежепокрашенных стенах вокзала, на бревнах часовни нетрудно было заметить совсем свежие следы от пуль.

Костька Нифонтов тоже держался на удивление хорошо, после того, как Нифонтова-старшего перевели в Волынский полк, Нифонтов-младший честно исполнил обещанное, подолгу пропадал в корпусной церкви, так, что отец Корнелий даже весьма хвалил его за усердие.

Но Федор знал — Костя и впрямь молится за них с отцом.

В общем, все как-то справлялись, все — кроме Феди.

И, наконец, он не выдержал.

Русская словесность закончилась, дядька Фаддей Лукич поторапливал первое отделение седьмой роты, а Федя Солонов вдруг остановился возле учительской кафедры, где Ирина Ивановна Шульц неторопливо убирала какие-то мелочи в ридикюль.

Где, как твердо помнил Федор, лежал и плоский дамский браунинг.

— Ирина Ивановна… — он замялся, вдруг осознав, что не знает, о чём говорить. Вот внутри всё кипит и бурлит, а слов не получается, хоть убейся.

Ирина Ивановна опустила ридикюль, вгляделась в Федора.

— У-у, — сказала негромко, — плохо дело, да, Федя?

Она всё поняла сразу.

— Не очень, — честно сказал кадет Солонов.

— Понимаю, — так же вполголоса и серьёзно продолжила госпожа Шульц, — вот что, кадет. Приходите-ка вы сегодня после занятий ко мне. Доставите мне книги из библиотеки корпуса, я там заказала целый воз. Сможете? Вот, держите записку на получение…

Книг Ирина Ивановна и в самом деле заказала немало. Федю нагрузили так, что руки у него чуть не выворачивались из плеч. Кадет Солонов, хоть и не был слабаком и «нюней», но как-то затосковал.